Келли Линк - Стимпанк! (сборник)

– Он, вообще-то во дворе, – невозмутимо ответила Фран. – Да ладно, не бойся. Туалет себе как туалет. Просто не очень чистый.

Когда они вошли в кухню, Офелия не вымолвила ни слова. Фран глядела, как она все это переваривает: куча немытой посуды в мойке, подушка и драное одеяло на продавленной кушетке. Возле стиралки навалено грязное белье. Мохнатые усики ползучих растений пролезли внутрь через щели в окне.

– Забавно, наверное, выглядит, – прокомментировала Фран. – Мы с папой зарабатываем деньги уборкой чужих домов, а за нашим особенно и не следим.

– Я подумала, что кому-то надо за тобой присматривать, – сказала Офелия. – По крайней мере, пока ты болеешь.

Фран слегка передернула плечами.

– Я и сама неплохо справляюсь. Ванная там, дальше по коридору.

Пока Офелия мыла руки, она успела проглотить пару найквилов и запить их последним глотком газировки из холодильника. Выдохшейся, конечно, но хотя бы холодной. Потом она плюхнулась на кушетку, натянула одеяло на голову и свернулась среди комковатых подушек. Мышцы у нее ломило, лицо жгло, как огнем, зато ноги были совершенно ледяные.

Минуту спустя на край кушетки присела Офелия.

– Спасибо, что подбросила меня домой и за помощь у Робертсов тоже, – сказала из-под одеяла Фран. – Но девушки меня не интересуют, так что оставь эти свои лесбийские заходы.

– Я стакан воды принесла, – ответила Офелия. – А то у тебя будет обезвоживание.

На это Фран ничего не сказала.

– Твой отец как-то сказал, что я попаду в ад, – сообщила Офелия, помолчав. – Он делал что-то техническое у нас в доме. Может, чинил трубу. Понятия не имею, с чего он это решил. Мне было одиннадцать, я играла с двумя Барби, будто одна целует другую. Вряд ли я сама уже все про себя знала – думаю, еще нет. Просто у меня в игрушках не было Кена. После этого он больше никогда не приводил тебя играть, хотя маме так ничего и не сказал.

– Папа думает, что в ад попадут абсолютно все, – успокоила ее Фран. – Лично мне плевать, где окажусь я, лишь бы не здесь, и чтобы там не было его.

Офелия замолчала и молчала минуты две, но не встала и не ушла, так что в конце концов Фран пришлось высунуть голову наружу. В руках у Офелии обнаружилась игрушка – обезьянье яйцо. Она вертела его так и сяк, потом вопросительно уставилась на Фран.

– Дай сюда, – сказала та, – я тебе покажу.

Она покрутила филигранный наборный диск и поставила яйцо на пол. Оно сердито затряслось. Две острые, коленчатые ножки и скорпионий хвост из резной бронзы выпростались из нижнего полушария, и яйцо недовольно заковыляло сначала в одну сторону, потом в другую. Хвост крутился и хлестал куда ни попадя. По бокам верхнего полушария открылись крошечные бойницы, оттуда высунулись извивающиеся ручки и вцепились в купол яйца, словно пытаясь его оторвать. Наконец им это удалось, и наружу с металлическим щелчком появилась обезьянья головка в шапочке из яичной верхушки. Ротик у нее что-то неистово болтал, красные глазки из гранатов вращались, руки молотили по воздуху все шире и шире, пока завод не кончился и все это не вернулось обратно в яйцо.

– Госссподи, да что же это такое?! – воскликнула Офелия, подхватывая хитрую игрушку и только что не обнюхивая ее.

– Эта штука просто была у нас в семье. Очень давно.

Фран вытащила руку из-под одеяла, нашарила бумажный носовой платок и высморкалась, уже, наверное, в тысячный раз. Сама как заводная обезьяна, ей-богу.

– Ни у кого мы ее не украли, если ты об этом думаешь.

– Да нет же, – сказала Офелия, потом нахмурилась. – Просто… я никогда ничего подобного не видела. Это прямо как яйцо Фаберже! Ей в музее место!

А ведь у Фран были и другие… Смеющийся котик, слоны, танцующие вальс, заводной лебедь, гонявшийся за собакой. Куча игрушек, которые она уже долгие годы в руки не брала. Русалка, которая гребешком вычесывала алые гранаты из кудрей. Мелочевская мелочь, как говаривала ее мама.

– Теперь я вспоминаю…, – протянула Офелия. – Когда ты приходила к нам играть… Ты приносила серебряную рыбку, меньше моего мизинца. Мы ее пускали в ванну, и она плавала кругами. А еще у тебя была крошечная удочка, и золотой червячок извивался на крючке, как живой. Ты мне дала поймать рыбку, а она, когда попалась, заговорила. Сказала, что исполнит мое желание, если я ее отпущу. Но это была просто игрушка. Когда я прибежала к маме, она сказала, что я все выдумываю. И ты с тех пор больше ничего не приносила. Сказала, мы лучше будем играть с моими игрушками.

– Ты тогда пожелала два куска шоколадного торта, – сонно вставила Фран.

– …а потом моя мама сделала шоколадный торт, помнишь? – подхватила Офелия. – Вот так желание и исполнилось! Но в меня все равно влез только один кусок. Может, я знала, что мама собирается печь… Только зачем мне было желать то, что я все равно скоро получу?

Фран ничего не ответила. Она рассматривала Офелию через почти сомкнутые веки.

– А рыбка у тебя осталась? – спросила та, помолчав.

– Где-то она валяется, – отозвалась Фран. – Заводной механизм испортился, и она перестала исполнять желания. Хотя я, в общем-то, и не расстроилась. Ей все равно по зубам были только самые простые.

– Ха-ха! – Офелия встала. – Завтра суббота. Я заеду утром, проверить, все ли у тебя в порядке.

– Тебе не обязательно.

– Нет. Не обязательно. Но я все равно заеду.

Если ты делаешь для других то, что они прекрасно могли бы делать для себя сами (говаривал папа Фран, когда напивался, еще давно, до того, как обрел веру), но вместо этого предпочитают платить тебе, вы оба к этому быстро привыкаете. Иногда они даже перестают платить, но ты все равно делаешь, и тогда это называется благотворительностью. Поначалу благотворительность напрягает, но к ней постепенно привыкаешь. Проходит время, и тебе уже становится неуютно, когда ты ничего не делаешь – ну, ладно, еще только вот это, и хватит… но после вот этого непременно наступает вон то, а потом еще что-нибудь, и еще. Может, все дело в том, что так ты чувствуешь себя важным. В том, что ты им нужен. И чем больше ты им нужен, тем больше они нужны тебе. Тогда все выходит из равновесия. Чем больше ты человеку нужен, тем труднее тебе уйти. Помни об этом, Франни, говорил папа. Иногда ты по одну сторону этого экватора, иногда – по другую. Всегда нужно знать, где ты находишься и что ты кому должен. А должен ты летним людям, и пока равновесие не достигнуто, сидеть тебе на одном месте. Вот на этом самом.

О чем папа думает теперь, когда задружился с Иисусом, Фран не знала – куда он пристроил вопросы вечной жизни и прощения грехов и кто кому чего должен. Может, никуда, поэтому-то он и стал от религии такой раздражительный. Знала она только одно: ни папа и никто вообще не обещал, что Иисус умеет помогать в подобного рода ситуациях.