Юрий Нестеренко - Лекарство от любви

— То есть ты все-таки специально провоцировала их, показывая, что наша система снабжения уязвима.

— Допустим, мы бы тащили с собой обоз вчетверо больше. Это еще замедлило бы наш темп, создало бы проблему с размещением на стоянках и теперь уже и с питанием лошадей. Сейчас немалую часть их рациона составляет банальная трава, а тогда бы, вполне возможно, Светлые напустили бы на траву какую-нибудь саранчу. Или придумали бы еще какую-то гадость — не забывай, я не могу предвидеть, какую конкретно. Я уже называла тебе варианты с землетрясением или эпидемией, которая выкосила бы полконтинента. Если бы мы были идеально подготовлены к наводнению — в ход пошло бы нечто еще худшее, только и всего. Поэтому лучше оставлять уязвимые места, чем создавать у противника впечатление собственной непобедимости… способное толкнуть его на чересчур отчаянные меры. Конечно, рано или поздно он должен убедиться в бесполезности сопротивления и капитулировать. Но к этой мысли его надо подводить постепенно, а не внезапно.

— Вываживать, как рыбу на крючке, — усмехнулся Кай.

— Именно! Мы ведь не хотим, чтобы рыба оборвала леску.

— Если под леской понимать весь мир — определенно нет. Думаешь, они действительно способны на такое? Мне всегда казалось, что кишка у них на это тонка.

— Чтобы уничтожить Вольдемара, они, точнее, их предшественники, разнесли чуть ли не полмира, не забывай. Утопили целый континент.

— То-то и оно, что предшественники. Хотя, конечно, в таких случаях лучше переоценить, чем недооценить опасность… Но если бы ты могла просто переместиться прямо на заседание Светлого Совета, ты бы не стала играть в эти игры?

— Но я не могу, — пожала плечами Изольда. — Такого заклинания не существует. Что толку это обсуждать?

— Не можешь навязать свои правила — научись выигрывать по чужим, — пробормотал Кай.

— Именно.

— Но мы выиграем?

— Вне всякого сомнения.

— Вообще-то, — заметил Кай, — самое, наверное, короткое определение разума — это «способность сомневаться».

— В общем случае — может быть, — в голосе Изольды появилась недовольная нотка. — Но в данном случае, сам посуди, что они могут сделать? Только оттягивать неизбежный конец. Убегать от меня, воздвигая за собой различные препятствия. Возможно, эти препятствия будут стоить жизни большому количеству людей… чего мне бы не хотелось. Но рано или поздно, как только я их настигну, они обречены.

— Но они могут бегать от тебя довольно долго, тебе не кажется? Мы возьмем столицу, мы возьмем любой конкретный город или крепость, но что, если они будут просто бегать от тебя кругами по всему континенту? Беглый император, разумеется, большой опасности не представляет — но враждебных тебе магов, остающихся вне досягаемости твоих чар, я бы не списывал со счетов. Твоя власть и сама жизнь не будет в безопасности, пока жив хоть один из них.

— Ты хочешь сказать — пока хоть один из них не влюблен в меня, — усмехнулась Изольда.

— Я всегда точен в формулировках. И хотел сказать то, что сказал.

— Хмм… тут как раз я все еще сомневаюсь.

— А я говорю о единственном гарантированном способе разрешить сомнения. При условии, конечно, что нам таки удастся их настигнуть.

— Когда мои подданные будут повсюду, даже маги не смогут убегать слишком долго. Они сильны, да. Очень сильны, особенно когда действуют сообща. Но все-таки они люди. А это значит, что они уязвимы. В наихудшем случае армия из сотен тысяч человек, готовых ради меня на смерть, остановит их, просто задавив массой… хотя я, разумеется, рассчитываю на более изящное решение. А ты, — Изольда пристально посмотрела на него, — ведь не потому советуешь мне убить их, что боишься их мести?

— Нет, — покачал головой Кай, — я действительно пришел к выводу, что их не удастся поставить на службу прогрессу ни при каком раскладе. Пока они живы, парадигма воспитанного ими общества не изменится: «Зачем что-то придумывать и осваивать самим, когда у нас есть могучие маги?» Прежде они были могучими господами, теперь станут могучими рабами, но суть от этого не поменяется. Раз магом нельзя стать, раз им можно только родиться — значит, пытаться добиться чего-то самостоятельно бессмысленно. Принимай свою судьбу, определившую твое место, и не пытайся ее изменить.

— Может быть, ты и прав, — медленно произнесла Изольда, глядя в свою тарелку, и вновь повторила: — Может быть. — Затем она вновь подняла взгляд на Кая и спросила с необычной для нее, чуть ли не просительной интонацией: — А… насколько ты уверен, что мы действительно справимся без них? Все-таки, столько столетий…

— Если нет, то грош нам всем цена, — твердо ответил Кай.

Армия Любви оставалась на месте весь следующий день, и следующий за ним тоже. Дождь лил не переставая. Подвод с провиантом не было.

Изольда расхаживала по своим временным апартаментам, как зверь по клетке (банальная метафора, разумеется, но что поделаешь?) Уютно обставленной комнаты ей было мало, и она периодически принималась мерить шагами коридоры. Кай впервые видел ее такой раздраженной.

Она не бездействовала, конечно же. Точнее — не бездействовали люди, выполнявшие ее приказы. Команды стрелков рыскали по округе в поисках дичи, но поблизости не было серьезных лесов, способных служить домом оленям и кабанам, а зайцы и куропатки годились, понятное дело, разве что на то, чтобы накормить самих добытчиков. Вернулись разведчики, побывавшие на берегу недалекого уже Обберна, и, судя по всему, принесенные ими сведения были неутешительны. Изольда не стала делиться подробностями с Каем, а он не спрашивал. Все было очевидно и так: мост (один из самых длинных и красивых мостов Империи, по которому он сам проехал меньше месяца назад), конечно же, полностью разрушен, а река, конечно же, разлилась далеко за свои обычные пределы. И продолжает разливаться с каждым днем — а точнее, с каждым часом — их задержки.

Наконец, уже под вечер третьего дня, с запада прибыли всадники, ведя в поводу крепких, тяжело навьюченных коней. Это была та часть обоза с провиантом, что сумела прорваться через разлившиеся реки и непролазную грязь, бросив безнадежно застрявшие телеги и перегрузив на выпряженных лошадей все, что те могли увезти на спине. Лучше, чем ничего, но явно меньше, чем рассчитывала Изольда. Тем не менее — а что ей, впрочем, еще оставалось? — она отдала приказ выступать немедленно.

Шли всю ночь. К Обберну вышли на рассвете — насколько можно было назвать рассветом хмурый полумрак очередного дождливого утра.

Река, которую и в мирное время официальные поэты Империи традиционно именовали «великой» и «могучей», теперь — в особенности при таком освещении — выглядела попросту страшно. Разлившись на добрые полторы мили, она, обычно спокойная и неторопливая, теперь тяжело катила мутные, буро-серые холодные волны, иссеченные дождем, тут и там вспухавшие гнойно-желтыми бурунами; особенно яростно буруны ревели вокруг обломков опор моста, которые теперь, когда сметающий все на своем пути поток затопил берега, казалось, торчали лишь ближе к середине реки. Ближе к берегу — то есть к тому, что стало берегом теперь — из воды кое-где виднелись еще кроны деревьев и одинокий шпиль каменного здания, но в основном чудовищная мощь вырвавшейся на широкий простор водяной лавины уже снесла, разломала и умчала прочь все, что веками росло — рукотворно и нерукотворно — на казавшихся безопасными берегах. Но наступление воды на сушу продолжалось, и по течению, то скрываясь в волнах, то вновь показываясь, плыл всевозможный мусор и обломки — ветки, коряги, целые стволы, доски заборов, мебель, колеса и целые телеги, порой даже деревянные крыши и стены. На глазах у потрясенной армии приплыл целый одноэтажный дом (по его крыше отчаянно метался котенок, но его жалкие вопли ужаса не были слышны за ревом реки). Дом с грохотом врезался в ближайший из оставшихся от моста быков, разнес каменную кладку, но и сам развалился на бревна, часть из которых затянул на время в пучину мигом забурливший на месте разрушенного быка водоворот. Плыли по волнам и трупы — в основном, правда, животных. Но не только.