Юрий Нестеренко - Лекарство от любви

— Еще и потому, что у многих людей имеются рефлекторные предубеждения против убийства детей. Даже когда эти дети стреляют в них из арбалетов. Если бы мои солдаты заранее знали, кто им противостоит… они бы, конечно, все равно справились с задачей, но наши потери в итоге были бы выше, а не ниже.

— Но, я так понимаю, стрелы в нас летели все-таки не очень естественно? Иначе это было бы чистое самоубийство.

— Небольшое заклинание, разумеется, — улыбнулась Изольда. — По сути, локальная разновидность все той же погодной магии. Воздушный поток, отклоняющий стрелы. Работает неидеально, вблизи от тяжелого арбалетного болта не спасет, но того расстояния, на котором мы были от стен, в общем, хватает. Защитить так всю армию было бы слишком утомительно, я прикрыла только нашу повозку — но, поскольку абсолютное большинство стрел летело в нее, а точнее, в меня, этого было вполне достаточно. Тех, в кого все-таки попали, в общем-то, зацепило случайно — ну и, конечно, кое-кому эти детки все же успели всадить стрелу в упор во время штурма, хотя в клещи их взяли вполне грамотно, учения не прошли даром.

— То есть я мог и не лежать час под телегой в грязи?

— Надежнее было все-таки лежать. Как я уже сказала, это заклинание не дает полной гарантии. Вот если уметь проходить сквозь стены, тогда да — то же самое заклинание позволяет стрелам и мечам проходить сквозь тебя без всякого вреда. Но я не умею.

— Игнус умеет.

— Да, он недаром возглавляет Совет. Он действительно самый сильный маг в Империи и, соответственно, в мире.

— Сама ты, однако, в грязь прыгать не стала! — вернулся Кай к более приземленным материям.

— На то я и Госпожа, не так ли? — усмехнулась Изольда. — Госпожа не может позволить себе лежать в грязи, даже в золотых доспехах. Все шестеро за бортом повозки бы не укрылись, а для одной меня там место было.

— И все же, может быть, как-то можно было обезвредить этих мальчишек, не убивая их?

— И что с ними потом делать? — пожала плечами Изольда. — Им внушили, что я — воплощение зла, которое нужно уничтожить любой ценой. Думаешь, мое великодушие перевернуло бы их взгляды? Нет чувства более искусственного, чем благодарность, и великодушие врага вызывает не благодарность, а ненависть. Помилованный чувствует себя униженным. Его не сочли достойным смерти, как воина, с ним обошлись, как с нашкодившим котенком… Ну или, как вариант — не ненависть, а презрение, презрение к слабости мягкотелого врага, которого не грех ударить в спину, раз уж он так глуп, чтобы ее подставить… А нам, как ты сам можешь видеть, сейчас не до возни с пленными. У Армии Любви вообще не может быть пленных, у нее могут быть только добровольно присоединяющиеся ликующие сторонники…

— Значит, теперь имперская пропаганда ославит тебя еще и как детоубийцу.

— Да, — спокойно ответила Изольда, откусывая от пирожного, — это тоже входило в их план. В лучшем случае удастся убить меня, в худшем — объявить, что я убиваю детей. И знаешь что? Я уверена, что даже если бы мы отпустили этих мальчишек и велели им уходить с нашей территории, им бы не позволили вернуться живыми. Коль скоро не выгорел лучший вариант, так уж хотя бы утешительный худший должен сработать, не так ли? А уж кто именно расстрелял бы их где-то на границе мертвых земель — поди доказывай… Так что хорошего выхода для них все равно не существовало. А мне, в общем-то, все равно, что вещает обо мне имперская пропаганда — меня будут любить в любом случае. А с некоторых пор, полагаю, чем больше меня демонизируют, тем больше у меня сторонников.

Два дня спустя в качестве подтверждения ее слов Армию Любви встретил обоз с провиантом. Его сопровождали восемь возниц и полторы дюжины имперских кавалеристов — естественно, дезертиры. Командовавший ими капрал с грубым, кирпичного цвета лицом объявил, что они прорвали кордоны (по его словам, это было несложно, ибо имперская гвардия, уже который день подряд только и делающая, что отступающая, не видя противника, и воюющая с собственным народом, разваливается на ходу) и прибыли, чтобы служить Изольде — прибыли не с пустыми руками, зная, что путь Армии Любви через выжженные земли был тяжел. Изольда спокойно поблагодарила своих новых подданных и потребовала коня; капрал тут же уступил ей своего. Легко взлетев в седло, она поехала вдоль тяжело груженых телег, содержимого которых теперь уже должно было с лихвой хватить до самой столицы. Однако взгляд ее скользил не только по мешкам, коробам и бочонкам. На какой-то миг он задерживался на лицах каждого из новых поклонников (млевших и от такого мимолетного внимания) — и вдруг, что-то почувствовав, Изольда натянула удила, разворачиваясь к телегам обоза правым профилем.

Статный красавец-кавалерист, сидевший в седле напротив нее с другой стороны телеги, вздрогнул.

Изольда расплылась в улыбке.

— Я знаю, кто ты, — сказала она, — и я знаю, зачем ты…

Договорить она не успела. Лицо красавца исказилось, и он со всей силы саданул шпорами бока своего жеребца, посылая того в головокружительный прыжок прямо через груженую повозку. Еще до того, как передние копыта коня расплескали жидкую грязь, кавалерист выбросил правую руку вперед, пытаясь схватить отшатнувшуюся Изольду…

Две тяжелые арбалетные стрелы одновременно пробили его кирасу, третья вошла прямо в глаз. Брызнула кровь, но ни одна ее капля не попала на Изольду. Мертвец повалился в грязь к копытам ее коня.

— Дур-рак, — пробормотала Изольда с отвращением и сожалением одновременно.

На телеге хрипел возница со стрелой в горле, ставший жертвой промаха еще одного стрелка. Десятки арбалетов и луков уже были нацелены на остальных обозников. Те растерянно и испуганно озирались, некоторые подняли руки.

— Не стрелять! — крикнула Изольда. — Он тут был… один такой.

Подошел обеспокоенный Кай, посмотрел на труп на земле.

— Как видишь, не все из нас достаточно умны, — печально сообщила ему Изольда. — Надо же, столько времени ждать еще хоть одного…

— Он не прошел тест, — напомнил Кай. — Он был бы плохим советником.

— Разумеется. Смазливое личико и мозги солдафона. Воображаю, как бесились девки, тщетно пытаясь добиться его внимания.

— Возможно, он и уделял им таковое, чтобы не выделяться среди сослуживцев, — заметил Кай. — То, что нам это не нужно, не значит, что мы этого не можем.

— Тогда он дважды дурак.

Окружающие так и не поняли, что произошло. В их глазах наглец просто поплатился за излишнюю пылкость (и совершенно, по их мнению, справедливо).

Еда, разумеется, оказалась отравленной. Но не вся, а лишь примерно пятая часть. Расчет строился на том, что скорее всего первые пробы окажутся безвредными, что внушит доверие к остальному содержимому — очередь до которого все равно дойдет раньше, чем армия достигнет столицы. Но здесь организаторы операции перестарались — им не следовало посылать убийцу и отраву в одном и том же обозе.