Владимир Аренев - Паломничество жонглера

— Ну что, мэтр, пойдемте отсюда? Зрелище, конечно, впечатляющее, но не для слабонервных. Согласны?

Голос у Гвоздя дрожал, он и сам это чувствовал.

— Мэтр?! Что с вами?

Господин Туллэк трясся всем телом (от рыданий, с запоздалым прозрением понял Рыжий) и указывал рукой в один из темных закутков переулка.

Там валялась сломанная шарманка и, растоптанная, плавала в луже крови знакомая им обоим маска без носа.

Нерасторопный писец наконец сгреб свитки в охапку и затаился у себя за столиком, судорожно прикусив губу. Двенадцать слуг неспешно зажигали свечи, чьи алые отблески сейчас напоминали брызги крови на бледных лицах иерархов.

— Ваша беда, — повторил Баллуш, — в том, что вы привыкли к собственным всевластию и безнаказанности. Так улитка или черепаха верят, будто с ними ничего не случится. А потом прилетает орел, хватает черепаху, взлетает с ней — и… швыряет ее на камни! — Тихоход решил не отказывать себе в удовольствии и легонько стукнул кулаком по столу. Писец-перепуга на это всего лишь шелестнул бумагой, а вот кое-кто из иерархов дернулся или судорожно сглотнул. — Хватит! Хватит сидеть по раковинам и панцирям — их, этих раковин и панцирей, давно уже нет у вас. Вы полагали себя единственной могущественной силой на земле, но скажите, почему тогда фистамьенны всё чаще и чаще вмешиваются в дела Церкви и отдают приказы, которых вы даже не понимаете?

— Церковь служит Сатьякалу!

— Да, Анкалин, это так. Однако скажи мне, «Бытие» — правдивая Книга, как ты считаешь?

— Тот, кто думает иначе, — отступник и еретик, которого заждались священные кроты!

— …или акулы, — невозмутимо добавил Тихоход. — Впрочем, не важно. Итак, «Бытие» содержит в себе истины, одни только истины, которые верны для всех: и для самих зверобогов, и для ничтожнейшего из людей. Но в «Бытии» сказано, что «насильственною смертью же погибший или самоубиением прервавший жизнь свою обречен на муки многочисленные; на длинную цепь перерождений будущих отдаляется он из-за такой смерти от самой даже возможности достижения естественности и беззаботности и следует об этом помнить всякому, как злоумышляющему, так и судьям, выносящим приговор таковому». А теперь… — Он повернулся к патту Таллигонского эпимелитства: — Хэддол Благочестивый, не расскажите ли нам вкратце о содержании того письма, что вы получили голубиной почтой из Сьемта?

— Простите, Тихоход, но не все успевают следить за ходом ваших мыслей, — отметил Дэлгэр Ярхамет.

— Терпение, братья! Скоро поймете. Итак, Хэддол?

— Разумеется, я расскажу. В Сьемте несколько дней назад произошла резня… точнее, сперва случился бунт, а потом уж резня. Монахи-воины местного храма допустили и бунт, и резню всего лишь по одной причине. Им так было велено.

— Кем?!

— Это же так просто, Секач, — снисходительно произнес Ильграм Виссолт. — Разумеется, фистамьеннами. Или я ошибаюсь?

— Вы абсолютно правы, — кивнул Хэддол. — Именно фистамьенны приказали нашим воинам вмешаться в строго указанный момент, не раньше и не позже. И уже после того, как бунт был подавлен, наши дознатчики отыскали много свидетельств… участия в упомянутых событиях фистамьеннов, помимо тех обращений к эпимелиту Сьемта, которые зафиксированы и подтверждены свидетелями.

— И все, кто погиб в городе из-за того, что монахи-воины вмешались слишком поздно, «на длинную цепь перерождений отдалены от возможности достижения естественности и беззаботности», — подытожил Баллуш.

— Вы жалеете быдло, вздумавшее бунтовать?! — полюбопытствовал Хиларг Туиндин.

— Ничуть. Я говорю о тех, кого это быдло вытряхивало из постелей, насиловало, резало, бросало живьем в костры. А еще, братья, я говорю о том, что если Нисхождение состоится, такая участь может ждать любого из нас. Любого! Готовы ли вы к усмирению не одного бунта, но множества? К тому, что завтра в каждом городе и в каждой деревушке обезумевшие от крови и страха люди — ваши прихожане! — начнут резать друг друга — не от злости, а в панике — и что везде фистамьенны запретят вмешиваться. А тех, кто запрет нарушит, покарают сразу же, жестоко и просто, преисполненные небесных естественности и беззаботности?! Готовы?!! А смятение и страх обязательно придут в Иншгурру, когда народ наконец-то поймет, что Нисхождение началось — и что снисхождения им не дождаться. Помните: каждого, кого не будете контролировать вы, возьмут под свою опеку запретники. Спросите себя: много ли останется приверженцев Церкви, когда начнется то, что случалось при каждом Нисхождении? Увы, братья, следует признать: в момент опасности большинство захочет спастись здесь и сейчас, а не радеть о благах своих будущих перерождений.

— А вы циничный человек, Баллуш.

— Я прагматичный человек, Ларвант. И я видел, как тонул «Кинатит»… и еще многое, что заставляет меня изо всех сил противиться одной мысли о Нисхождении. «Не способна Земля выдерживать ваш вес, ваш Свет и вашу Тьму!» — это ведь опять же из «Бытия». Зверобогам место в Тха Нереальном, людям — в Тха Реальном. Разве вы станете спорить с этим?

— С этим — нет, — произнес вдруг глубокий, с хрипотцой голос. Тихоход даже не сразу узнал, кто говорит, ибо за всё время нынешнего Собора Галлиард Огнелюбец, настоятель Драконового монастыря, не произнес и пяти слов. Однако всё, сказанное им, весило более, чем многочисленные восклицания и рассуждения Туиндина или Пустынника. — Спорить вообще последнее дело. Я лишь хочу спросить у Баллуша Тихохода и у Осканнарта Хэйра: чего вы хотите? И что предлагаете? Искать по всему Ллаургину Носителей? Не выполнять указания фистамьеннов? Что именно?

— И то, и другое, — ответил Баллуш. — И еще многое, о чем здесь будет сказано, если…

Но про «если» уже никто не слушал: иерархи повскакивали со своих мест и наперебой вопили, словно, перепившиеся селяне. Свечи в нишах и на столе укоризненно покачивали огоньками, словно осуждали… иерархов? или Баллуша?!

Глядя на спорящих, Тихоход почувствовал, что воображаемые священные акулы уже сужают вокруг него свои круги.

Вот-вот перевернутся вверх брюхом, чтобы начать рвать в клочья.

В «Рухнувшем рыцаре» вечер понемногу налаживался. После неожиданных родин народец поутих и вспомнил о кружках. Хозяин, Пенистый Шулль, тоже вздохнул спокойнее и вознамерился было хлебнуть пивка, но Рутти была начеку. Только-только нацедил темного ячменного, только тараночку припасенную из кармана за хвостик потянул…

— Отдыхаешь?

— Ну, Рутти! Побойся Сатьякала, после таких-то переживаний!..

— И так глаза уж вон в разны боки смотрят! — непререкаемо заявила супруга. И ловким, почти неуловимым движением лишила Шулля и таранки, и кружки — он даже на миг поверил, что и впрямь с глазами что-то не в порядке. Хотя за столько-то лет мог бы и привыкнуть, Змея — свидетель,