Владимир Аренев - Паломничество жонглера

— Рутти… — Он попытался облапить ее (правой рукой — а левой незаметно перехватить тарань), но был шлепнут (по левой) и выдворен за стойку. Где прям-таки нос к носу столкнулся с тем странным постояльцем.

— Добрый вечер. Что это там за шум? — И говорит незнакомец вроде нормально, а всё равно не по себе как-то. Или причина в шрамах его, что на щеках в улыбку страшненькую складываются?

— Шум? — переспросил Пенистый.

— На улице. Вы разве не слышали?

— Да то, говорят, каких-то монахов поубивали, — сообщил сидевший возле стойки Рынюль Безрукий. — Круто, говорят, обошлись со святыми отцами. Так отправили во Внешние Пустоты, что двое стражников, которые нашли их, угроханных-то, час проблёвывались.

— Опасный у вас район, — покачал головой постоялец. — Ладно, хозяин, вели-ка подать ужин ко мне в комнату, на двоих.

Только сейчас Шулль заметил, что постоялец явился в компании с пареньком чуть помоложе его, в странном каком-то металлическом нагруднике и с каплевидным шлемом на башке. «Тьфу, — брезгливо подумал Пенистый. — Кто б знал, что ты, господин хороший, мужеложцем окажисси».

Однако клиент завсегда прав (пока деньжата исправно платит), так что Шулль только поклонился и заявил: самым спешным образом устроим.

Ужин к комнате постояльца Пенистый нес вместе с Рутти — больно уж любопытство разобрало, прав ли он в своих скверных догадках относительно предпочтений этого, со шрамами. Уже поднявшись на этаж, он услышал, как гость постояльца почти кричит: «…клятву нарушил! Понимаете, нарушил клятву! И теперь…»

Сухой голос велел ему обождать — и тотчас же, чуть погромче, пригласил Пенистого и Рутти войти и внести ужин. Шулль обнаружил, что коленки у него самым позорным образом трясутся — однако вошел. Вслед за Рутти он поставил поднос на стол, низко поклонился и постояльцу, и гостю, после чего, пятясь спиной к двери, вымелся наружу. Чуть не грохнулся, зацепившись о порог, да супруга вовремя поддержала под локоть.

Вниз спускались в молчании. Только когда оказались в общем зале, Рутти прошептала:

— Сатьякал всемилостивый! Ну и страхолюда ты пригрел. Когда он съезжать-то собирается?

Пенистый пожал плечами:

— Да зандробы ведают! Он мне не говорил. А шрамы, ты видела его шрамы?! Хотел бы я знать, откуда…

— А я вот не хотела бы! — отрезала Рутти. — Ни в жисть бы не хотела!

И разрешила ему, так и быть, выпить кружечку пивка, для успокоения нервишек.

Если тебе дадут бумагу с рисунком или текстом — рисуй на полях, рисуй на обороте.

Но рисуй!

Если тебя вынуждают сделать шаг — сделай два, но не в том направлении. И оглядись по сторонам.

Шепот. Вкрадчивый, бархатный, слегка шепелявый:

— Глядите-ка, кто к нам пришел!

И другие голоса тотчас подхватывают:

— Лягушонок! Голый лягушонок!

Ты вдруг понимаешь, что они правы, ибо ты действительно наг перед ними. Дело не в одежде — что может скрыть одежда?! — дело в твоей душе. Даже для тебя самого она остается не познанной до конца, для них же, этих голосов («Лягушонок-попрыгунчик! Лапушка!»), твоя душа — распятый на пюпитре свиток. Они способны прочесть в ней всё.

Даже то, что ты никогда не захочешь прочесть сам, они прокричат тебе это прямо в уши, зло и снисходительно. Как и подобает зандробам-искусителям.

Ты помнишь? — здесь Внешние Пустоты. Или их преддверие… предпустошь? предбездна? предпрорва? Приемная демонов.

Когда душа покойного отправляется дальше по цепи перерождений, наверное, именно в предпустотах исчисляют ее грехи и заслуги. Мало кто захочет после такой абсолютной исповеди вернуться в ту же жизнь и в то же тело.

Но тебе — придется.

Чтобы прозреть, нужно ослепнуть. Сейчас, после шага вовне, ты ослеп. Потом, когда (если!) возвратишься в Ллаургин («…какое нелепое слово! Интересно, что оно означает?»), ты снова обретешь возможность видеть глазами. Но к тому времени — не только ими. Ты прозреешь относительно самого себя, своей природы, того свитка, который сейчас лежит, распятый, на пюпитре… было, уже было…

— …уже было! — шуршат голоса. — Ты уже приходил к нам, сюда.

«Нелепо», — думаешь, забывая покачать головой или сказать им хоть слово. Конечно, ты никогда прежде не приходил сюда, ты впервые вошел в Пелену. Они перепутали.

Они смеются. И доказывают тебе обратное.

Показывают.

Но сперва — падение обрушивается на тебя безумным водопадом, падение, крики и разноцветные полосы.

…маленький пастушок бредет вдоль Пелены. Разбежались овцы, и куда-то пропали два пса-сторожа, а вернуться просто так он не может, потому что тогда батя выпорет его, и мама опять будет плакать… Он идет вдоль Пелены, не понимая этого, он знает, что здесь — плохие места, недобрые, что ему запрещали приходить сюда; но он видел, как сюда бежала овца… или ему только кажется, что видел. Пастушок шагает прямо вдоль незримой черты, настолько плененный своим горем, что ничего не замечает. Не замечает лежащих неподалеку окровавленных ошметков и клочьев шерсти. Не замечает корявой фигуры пустуна, медленно крадущейся к нему. Просто спотыкается и вдруг вываливается вовне…

Полосы, разноцветные полосы. И падение в никуда.

…несколько чародеев разбивают лагерь у самого края Пелены. Они пришли сюда, чтобы заняться исследованиями ее феномена. Вместе с ними к Пелене приехал и купец-авантюрист. Он слышал о древних заброшенных замках, в которых можно отыскать сокровища и он намерен рискнуть, ибо торговля в последнее время идет неважно. Сам купец, как только чародеи выбрали место для лагеря, велел своим слугам поставить палатку неподалеку и в сопровождении двух телохранителей отправился к черневшим на горизонте развалинам. Главное в таком деле успеть раньше прочих. Чародеи чародеями, а и они от дармовой деньги не откажутся. Вон, раскричались как, руками машут. Зовут, чтоб вернулся. Ага, держи кошель шире! Он ускорил свои шаги и неожиданно оказался в пустоте… в Пустотах… в…

Полосы брызжут во все стороны — солнечными лучами, блеском росы на виноградном листе, взметнувшейся к небесам стаей пестроцветных птиц, — и затягивают, затягивают в центр этого буйства красок…

…юноша знает, что скоро им придется уезжать отсюда. Бежать. Люди уже научились видеть то место, где обычный мир граничит с Пеленой; точнее, научились доверять собственным ощущениям, которые всегда сообщали об этой разнице, в обход тому, о чем давали знать глаза.

Юноша родился в замке, который стоит слишком близко к Пелене. Завтра барон вместе со всем семейством уезжает в новый, недавно захваченный замок. Осада длилась три недели, но в конце концов сосед-слабак вынужден был уступить, и теперь в его вотчину вселяется новый хозяин.