Владимир Аренев - Паломничество жонглера

— Тогда мы вступим с ними в переговоры, — заявил Тихоход, поражаясь собственной смелости. Но, в конце концов, он должен был это сказать, иначе всё, что произошло здесь до этого, окажется лишь бессмысленным сотрясеньем воздуха. — Мы выиграем время и отыщем Носителей — и когда зверобоги подтвердят, что фистамьенны — именно фистамьенны, мы выдвинем свои условия. Или, если угодно, предложим им свои услуги.

В зале снова зашумели, и Секач, приподнявшись, рявкнул:

— Да заткнитесь же вы наконец!.. братья! Дайте ему сказать, а потом станете обсуждать что почем и кудахтать о ереси. Тагратвалл!..

— Ты прав, Эмвальд, — кивнул Блистающий. — Братья, давайте соблюдать порядок. Позволим высказаться Баллушу до конца.

— Уже одно то, что мы слушаем его!.. — прошипел Хиларг Туиндин.

— И тем не менее, как председатель Собора, я велю вам слушать и молчать! — рассердился Тагратвалл. — Говори, Тихоход.

— Благодарю, Блистающий. Итак, мы предложим Сатьякалу свои услуги. Я уже говорил об этом: имея на руках хотя бы одного Носителя, мы можем вступить в переговоры со зверобогами и униженно умолять их, чтобы они не нисходили; а те, что низошли, — оставили Ллаургин. В зависимости от того, зачем им понадобились Носители (и в каком виде, живыми или мертвыми), мы и поступим: либо сохраним пойманному Носителю жизнь, либо умертвим его. И тем самым предотвратим угрозу нового Нисхождения.

— Звучит разумно, — пожал плечами Ларвант Тулш.

— Как и всякая ересь! А перед нами — ересиарх высочайшего уровня, вы только вдумайтесь!..

— Уже вдумались, Анкалин. — Ильграм Виссолт оглядел собравшихся за столом и продолжил, убедившись, что никто не намерен перебивать его: — Полагаю, что и сам Баллуш понимал, когда решился выступить перед нами, чем может грозить ему сказанное здесь.

— Мы отвечаем не только за себя, — заметил Оппалаф Рэмлиш. — Если зверобоги… если мы разозлим их, смертей будет еще больше, чем во время любого из Нисхождений.

— Но так у нас появляется шанс, — возразил Осканнарт Хэйр. — Мизерный, но шанс.

— Я согласен с Хэйром, — поддержал его Тагратвалл Блистающий. — Однако, как председатель Собора, вынужден вынести данный вопрос на обсуждение. Вы все, полагаю, ясно поняли, что предлагает Баллуш. Прежде, чем голосовать, я хотел бы, чтобы каждый из вас высказался. Начнет, полагаю, Салымкар.

Забурлило обсуждение («как вода, — подумал Тихоход, — когда акулы добираются до своей жертвы»); каждый произносил примерно то, чего Баллуш от него и ожидал. Кто-то безоговорочно соглашался с ним, кто-то осторожно юлил, выжидая; Анкалин и прочие слепцы, не желавшие видеть ничего дальше собственного носа, твердили о ереси и не хотели вступать ни в какие дискуссии. Дело, по сути, было не в этих, предсказуемых, членах Собора. Намного сильнее Тихохода волновало, что скажут молчавшие до поры «драконы» — именно их мнение могло преломить ход обсуждения в ту или иную сторону.

— Аррбан Острэйс? — произнес наконец Тагратвалл, приглашая хайвуррского патта высказаться.

— Я внимательно слушал и Баллуша, и всех, кто так или иначе оценивал его предложение. Сам я считаю план Тихохода чересчур рискованным, как для Собора, так и для всего Ллаургина. Впрочем, может статься, что он — единственно возможный в нашей ситуации. И мы могли бы его рассмотреть, но при одном непременном условии.

— Каком же? — невозмутимо спросил Баллуш.

… пахло сиренью.

Он открыл глаза и тотчас зажмурился — так ярко светило солнце.

Мгновенно его тело пронзила острая, беспощадная боль, которую причиняло буквально всё: любое движение, любая мысль. Некоторое время (вечность, не меньше!) он лежал не шевелясь и стараясь ни о чем не думать. Только о сирени. «Какой у нее бледно-желтый, густой запах. Идет сплошной полосой…»

Он вздрогнул, почувствовав, что слишком близко оказался рядом с запретным. И напомнил себе о сэхлии, как их там учили владеть своим телом и своим сознанием. «Боль — всего лишь бешеный пес. Однажды пожалеешь, накормишь — потом никогда не сможешь прогнать. Поэтому забудь о жалости и дай псу хорошего пинка под ребра, чтоб убежал, поджимая хвост и скуля!»

Он так и сделал. Приподнялся на локте, до скрежета стиснув зубы и приказывая себе терпеть. Долго и тупо разглядывал два темных полукружия, валявшиеся на земле. Почему-то решил: чьи-то челюсти. Наконец догадался: браслет, ступениатский браслет, разломанный пополам! И даже забыл удивиться, хотя никогда раньше ни о чем таком не слышал.

Устал; снова лег на землю, понимая, что нельзя долго лежать, нужно двигаться, скоро (ладно, не скоро, но — рано или поздно) наступит ночь, и без огня он попросту замерзнет. Хотя… вот доползешь до башни, а там Кепас, огорченный твоим возвращением, возьмет да и устроит тебе еще одно путешествие к Внешним Пустотам. На сей раз — без возврата.

Хочешь?!

Однако, как выяснилось, тропарь уже дней пять как не мог никому ничего устроить. В Неарелме, особенно рядом с Пеленой, животные чувствовали себя неуютно, поэтому тело его осталось нетронутым, только несколько не впавших в спячку жуков-трупоедов суетились возле ресниц и ноздрей да еще парочка пыталась подрыть землю под ним — безумный и безуспешный труд.

Тушей шестиклыка, валявшейся неподалеку, все они дружно пренебрегли.

Фринию не нужно было обладать даром прошловидца, чтобы разобраться в случившемся. Он еще во время путешествия сюда заметил, какую невероятную ненависть вызывали у Кепаса именно шестиклыки. Если к другим зандробам тропарь относился бесстрастно, словно к незначительным, досадным препятствиям у себя на пути, то любое столкновение с шестиклыками превращало его в неистового и жестокого убийцу.

А в таких случаях эмоции подобны нетяжелым цепям: вроде и не замечаешь их, кажется, и не мешают…

Кепасу тоже, наверное, не мешали.

Фриний постоял в проеме ворот, глядя на то, как жуки продолжают рыть землю. Привалившись плечом к холодной каменной кладке и опираясь на подобранную по пути палку, он немного передохнул и внимательнее оглядел внутренний дворик башни. Верблюды пропали, скорее всего сбежали, когда появился шестиклык. Что ж, главное — восстановить свои силы, а там он и без верблюдов…

Чародей дохромал до каморки, в которой жил все эти дни Кепас, подкрепился куском сыра и разбавленным вином, после чего запер дверь изнутри и забылся тяжелым, болезненным сном. Сном, в котором его ждали падение, крики и разноцветные полосы — отныне и навсегда…

Он провел в башне еще дней шесть. За это время, конечно, полностью восстановить силы Фриний не успел, однако по крайней мере мог теперь ходить, не опираясь на палку, и совершать чародейства, не требующие слишком больших затрат энергии. Таким образом ему удалось обнаружить одного из верблюдов — животное, предоставленное самому себе, ухитрилось выжить и бродило в расстоянии дня пути от башни. Собрав самое необходимое, Фриний совершил свою первую серьезную прогулку после посещения Пелены — он отыскал верблюда и вместе с ним вернулся к башне, чтобы навьючить на зверя остальные вещи, без которых выжить в Вольных Землях было попросту невозможно.