Валерий Иващенко - Безумный аттракцион

— Нет, это ты мне объясни, за каким чертом ты устроил всю эту катавасию со зверями и вообще.

— Я устроил? — повысил голос Павел.

— Ну не я же! — грохнул маг-директор.

С минуту они рассматривали друг друга с интересом двух баранов, задумавших проверить прочность рогов — своих и соперника.

Первым взял себя в руки Павел, по крайней мере, попытался это сделать.

— Послушайте, Александр Петрович. Я, конечно, виноват, надо было с клетками понадежнее, то есть покрепче, но я же не специально. Кто же мог предположить, что кому-то взбредет в голову их вскрывать? Дурдом какой-то.

То ли упоминание о доме скорби, оставшееся в воспоминаниях Горнина не самым светлым пятном в его жизни, то ли упрямство подчиненного, оскорбляющее разум начальника, то ли еще что окончательно вывело его из себя, но он резко подался вперед и точным жестом распахнул один из лежащих перед ним тяжелых фолиантов точно на девяносто шестой и девяносто седьмой страницах. На одной из них был изображен грифон-охранитель с распахнутыми крыльями, на другой — столбиком, на стихотворный манер, выведены слова на одном из древневосточных языков. Скорее всего, охранные заклятия из тех, что сейчас практически не применяются.

— А это что?! — рявкнул директор.

— Что?

— Вот! Смотри!

Павел подался вперед, пригляделся и увидел. Между страницами желтела полуэфирная вязь старославянского текста:

«Что завоевано — наше, что порвалось — наше.

Я наступил на всех сопротивляющихся, на скупцов.

Это сказал Стрибог, и Хорец сказал это: Пусть Пушан поместит…»

Дальше было не разобрать, текст словно подтаял от времени, но Павлу не надо было читать его до конца, чтобы узнать старинное славянское заклинание. Сам он его давно не произносил в полной форме, используя готовую матрицу, наработанную им за годы.

— Откуда это?

— А ты догадайся, — издевательски посоветовал Горнин.

Павел тупо смотрел на текст, зажатый грифоном и древними заклятиями, и ничего не понимал.

Из их команды, наверное, только он один по привычке пользуется старинными текстами, просто с годами это вошло у него в привычку, так что порой он даже сам не отдает себе отчета, каким именно текстом воспользовался. Когда-то, еще в школе, он почти случайно заинтересовался старославянскими обычаями и обрядами. Он элементарно заболел, лежал дома и от нечего делать взялся листать книгу, обнаруженную в небогатой родительской библиотеке. Они никогда не интересовались подобными вещами, но в их времена был жуткий книжный дефицит, многие книги покупались не по принципу нужности, а по степени дефицитности, потому что хорошую книгу всегда можно было обменять на другую, более интересную, а то и продать по хорошей цене. Но, видимо, из-за того, что его родители не имели соответствующей предпринимательской жилки, тот том так и остался стоять в книжном шкафу до того момента, как на него не наткнулся гриппующий Пашка лет десяти от роду или около того.

Сейчас старославянскими заговорами почти не пользуются. Они и труднее в практике, их нужно долго заучивать, да и новые разработки куда как эффективнее и проще в применении. Разница между ними даже больше, чем между первым фонографом Эдисона и современным цифровым диктофоном, помещающимся в заколке для волос. При огромной разнице в качестве записи и воспроизведения объем записанной и хранимой информации делает эти два прибора просто несопоставимыми.

Но есть и другое отличие. Если хранимую в электронной памяти информацию можно стереть достаточно мощным кратковременным электромагнитным импульсом, причем не у одного, а сразу у всех устройств, попавших в зону действия, то эдисоновскую запись возможно стереть лишь механическим ну или термическим путем. То есть либо сломать, либо сжечь. Тоже, понимаете ли, разница.

Очевидно, что это заклятие, кстати называющееся «На добро», имело какое-то отношение к сегодняшнему происшествию, но какое именно, Павел уяснить себе не мог. Клетки он запечатывал двумя другими — «Против сглаза дурного» и «От вора». Это точно, это он прекрасно помнит. Тогда откуда это? Судя по его виду, сотворено оно недавно, может, сутки назад, но не больше, но было подвергнуто разрушению, из-за чего точнее определить его возраст представлялось затруднительным. Но за последние сутки он, помнится, заклятием «На добро» не пользовался. Если только случайно, автоматически. Может быть, даже во сне? Нет, он ничего не понимал. Горнин сумел поставить его в тупик.

— Нет, не догадался. Так что это?

— Твое? — повышенным тоном, на взрыве спросил директор.

— Ну похоже, в общем. Только я не понимаю…

— Я тоже много чего не понимаю! Например, когда крысятничают.

Павел начал заводиться:

— Может, объясните, а? Кто у кого, когда и где крысятничал. Уж не я ли?

— Вот тут ты в точку! В самое яблочко! Именно что ты.

— Чего, шнурки у вас спер? Или средство индивидуальной защиты, изделие номер два? Что?! О чем вообще разговор? Это вы своей Лидочке можете мозги вкручивать, а мне не надо.

— А ты мне здесь не ори!

— Что это?

— Это? — переспросил Горнин, как будто впервые увидел заклятие, охраняемое нарисованным грифоном. — Это с тигрицы. А? Что скажешь, Паша? Или откажешься, не твое, скажешь? А это?!

Горнин распахнул второй фолиант, затянутый в посеревшую от времени телячью кожу. Там между страницами лежали два отпечатка-идентификатора, в разной степени сохранности, над ними тоже хорошо поработали, разрушая, да и истаяли они уже, так что если б не рисунки-охранители на страницах старой книги, они уже испарились бы сами по себе. Но даже охранители не могли их спасти, когда страницы раскрылись.

— Вот этот, — Горнин брезгливо ткнул пальцем в один, — с клетки. Ты им запечатал. А этот с тигрицы.

Отпечатки казались идентичными.

— Вы хотите сказать, что это я…

— А кто же?

— Да вы с ума… — У Павла внезапно сел голос. Он кашлянул. — Охренели?

— Чего орешь?! — взвился маг-директор.

Картина в тяжелой раме, висящая на стене, качнулась, но не вправо-влево, а вперед, на зрителя, стукнулась о стену, что-то в ней скрипнуло, и она, как будто охнув напоследок, упала вниз, ломаясь от удара об пол.

Павел вздрогнул и обернулся на звук. Холст, перекрутившись штопором, замер, опираясь о стену, тихо хрустнув напоследок. В кабинете воцарилась тишина.

И тут зазвонил телефон. Это было настолько неожиданно, что ни тот ни другой сначала не поняли, что это. Здесь, в директорском кабинете, было принято отключать мобильные телефоны, а если кто и не отключал, то они почему-то все равно не звонили. Никогда. А тут вдруг…

Павел полез в карман и достал свой телефон. На дисплее высветилось имя: Люба.

Он механически, как во сне, включил телефон и поднес его к уху. Горнин молча и напряженно смотрел на него. Оба понимали, что происходит нечто невероятное, и жаждали понять — что.