Михаил Трофимов - Змеиный князь

– Под этой пустыней протекает могучая подземная река. В это время года поток воды проходит очень близко к поверхности земли, благодаря чему мы и можем видеть перекатывающиеся пески. А когда вода отступает, то эти места становятся еще опаснее. Пески прекращают движение и ничем не отличаются от всех остальных. Были времена, когда здесь исчезали целые караваны. Кочевники из племени туарегов, только они решаются ходить через песчаные болота по ночам, рассказывают, что после захода солнца из-под земли доносятся звуки человеческих голосов. Они уверены, что это стонут души людей, поглощенных алчущим чревом пустыни.

– Где торговцы нашли камни, чтобы выстроить стену и колодец?

– Он сложен из камней одного из богатейших городов древних времен. Однажды фараон решил превратить его в невольничий рынок. А всё потому, что Египет превратился в могущественную военную державу, и египетские воины стали приводить из походов пленных чужеземцев на продажу. Если когда-то египтяне могли гордиться, обладая всего лишь парой рабов, то в новые времена им требовалось больше десятка человек. Чтобы купить их, они ехали на местный невольничий рынок, где могли найти себе кого угодно по сходной цене. Привратники и те могли позволить себе купить раба. А жители города, чье имя стерто из памяти, получали хорошую мзду за живой товар. Но терпение небес однажды кончилось, и пришел страшный день: пески под ногами жителей этого города разверзлись и стали засасывать вглубь людей и дома. Кто-то исчез сразу, а кто-то попытался удержаться на поверхности и провалился по пояс или по грудь. Пески застыли и не отпускали своих жертв. Жители проклятого города оказались пойманными в каменную ловушку, и все до одного погибли от голода, будучи не в силах выбраться из тисков земной тверди. Одичавшие городские собаки еще долго глодали торчащие из песка человеческие кости…

На следующий день разразилась гроза. В шатре под шум дождевых капель Мал заснул, и в его сне тоже шел дождь. Под струями воды, посреди незнакомого леса стоит Маргарита и плачет. Капли падают на ее лицо и смешиваются со слезами. Когда до Маргариты остается не больше двух шагов, Мал останавливается перед невидимой преградой. Еще и еще раз он протягивает к девочке руки, но не может коснуться ее даже кончиками пальцев. Маргарита тоже тянется изо всех сил и упирается в прозрачную стену:

– Когда начинается дождь, безудержный в своей тоске, а каплям, падающим с небес, нет числа, в груди моей бушует гром, а мысли в голове мелькают яркими молниями в поисках тебя.

Дождь закончился вечером. Путники выбрались наружу, и каждый занялся делом: Верн взялся за приготовление вечерней еды, Дан учил Гора искусству стрельбы из лука, Морквард начищал секиру, а Хуфтор достал бумагу и начал что-то писать. Мал удивился:

– Хуфтор, ты же не любишь писать!?

– Почему ты так решил, принц?

– Потому что Лей-Ле приходилось принуждать тебя.

– Сейчас мне хочется писать, и я пишу. Я всегда делаю записи и почти всегда теряю их.

– Значит, в доме Лей-Лы ты восстанавливал то, что потерял.

– Я вспоминал путешествие в Китай… Я писал о нем от лица бедуина, потому что нелепо писать о традициях чужой страны, не родившись в ней. Но главное мое сочинение – описание неудачного похода китайцев в Египет. Лей-Ла наняла двух переписчиков, чтобы сделать с него копии и отправить их в назидание главе христианских монархов Конраду и правителю Египта Аль-Азизу.

Когда ночь сменила еще один день пути, а за ней пришло новое утро, вышедший из шатра Мал обнаружил незамутненное облаками небо и солнце, восходящее к высшей точке небесной сферы. Он приказал спутникам отправляться в дорогу, чтобы, пользуясь благоприятной погодой, максимально приблизиться к цели пути – Абидосу. Пока Хуфтор был занят раскладыванием написанных им за вечер бумаг и оборачиванием полотна-покрывала вокруг головного убора, Верн, Дан и Гор свернули шатер и оседлали коней.

Путники еще не успели испытать первой жажды после того, как утолили ее утренними глотками воды, как до них донеслась приятная на слух песня. Чуть позже они увидели и самого певца: невысокого роста, с утонченными чертами лица. Он ехал на неспешно вышагивающем верблюде. Его окликнул Хуфтор:

– Приветствую великого певца Асгура!

– Приветствую великого путешественника Хуфхора и его спутников! – ответил певец.

– У меня много имен в Египте, – пояснил Хуфтор, увидев написанное на лице Мала недоумение, – Хуфтор, Хуфхор, Хирхуф…

– Я же привык звать его Хуфхор, – сказал Асгур.

Он последовал за проводником, чтобы поделиться с ним последними наблюдениями, полученными в странствиях по Египту. Хуфтор, не желая расставаться со старым знакомым, предложил сопроводить Асгура в один из близлежащих городов, где певцу предстояло выступить перед публикой. Так как для этого не было необходимости менять маршрут, Мал согласился. Он не стал возражать и против того, чтобы Асгур скрашивал утомительное путешествие песнями. Певец начал с того, что посвятил всех в историю открытия в самом себе таланта и петь, и обучать искусству пения.

– Я могу прямо на ваших глазах научить петь этого розовощекого юношу, – предложил Асгур, имея в виду Гора.

Гор в ответ поинтересовался, о чем поет Асгур, быть может, о море и рассекающих волны кораблях, о великих мореплавателях и удивительных странах?

– О, нет! Я пою о Великой любви…

И Асгур принялся рассказывать о том, как прекрасны сочиненные им стихи, потом достал из кожаного чехла эль-ауд и запел.

Песня была от имени девушки, влюбленной в молодого рыцаря. Она томилась в разлуке с возлюбленным. Асгур сначала пел куплет песни на арабском языке, а затем повторял его на французском. Иногда он останавливал верблюда, спускался на землю и молитвенно воздевал руки к небу:

Прохладное небо не в силах

умерить желаний пыл.

Жемчужины слез роняя,

каждую ночь хочу обратиться

в пыль на твоих ногах.

Стать пеплом, сжатым в ладонях,

радугой лечь меж волос,

медом стекать по губам.

Когда Асгур замолк, Мал спросил:

– Ты воспеваешь любовь. Приходилось ли тебе самому любить так, как ты поешь об этом?

– Да, и в моем чувстве изначально господствовала безнадежность соединиться с той, к которой была устремлена моя душа.

Мал уточнил туманное высказывание поэта:

– Иными словами твоя любовь была безответной?

– Всему виной мое искусство. Однажды моя возлюбленная сказала мне: «Я клянусь вам, что люблю вас как поэта и певца. Я хочу сохранить ваш образ в мире грез, но в мире земном вы мне безразличны».

– Ты не любил ее, Асгур, – вмешался Хуфтор. – Ты был влюблен в порождение фантазии, взлелеянный тобою прекрасный призрак.