Александр Зиборов - Оазис Чёрного джинна и другие волшебные восточные сказки

«Любовь дарует зрение незрящим,

Дарует наслаждение скорбящим.

В безумцев превращает мудрецов

И наделяет мудростью глупцов.

Любовь бессильных награждает силой,

Безногий встанет, чтоб бежать за милой».

И Низами:

«Кто не любил иль отлюбил,

Тот, кто остыл давно,

Хоть в нём ещё немало сил,

Покойник – всё равно».

И Саади:

«Наверное, страсть не зря дарует нам судьба

Своею властью.

Величие царя, ничтожество раба –

Прах перед страстью».

И опять Саади:

«Ты говоришь мне: «Не ходи за той, чей строен стан.

Ты стал посмешищем для всех, безумен ты иль пьян?»

О ты, мудрец, советов мне напрасных не давай:

Ну, как могу я не ходить, когда на мне аркан?..»

И Хафиза, перед которым почтительно немеют остальные поэты, признавая его своим царём:

«Будь славен тот, кто страстью наделён,

Кто цепь её носить приговорён.

Что знаешь ты про сладость этой муки?

Любовь пьянит того лишь, кто влюблён…»

Скоро имеющиеся у меня деньги подошли к концу, а тех, что приносил Ага-баба, хватало ненадолго. И тогда он – да поразит его наизлейшей проказой шайтан! – предложил продать ему лавку, представив дела в ней как самые наихудшие, совсем пропащие. Я поверил, позабыв поговорку, что все плуты родом из Исфагана, – и продал.

Потом знающие люди говорили, что он дал мне меньше половины настоящей цены. Да и те деньги Ага-баба скопил, утаивая из выручки.

Я вновь занялся делами удовольствий, погрузившись в море блаженств, посещая острова наслаждений и срывая цветы приятства и неги. Всё это продолжалось до той поры, пока у меня водились деньги.

Затем я был вынужден продать свой дом. Исмаилу я сказал, что тоскую по родительскому крову и хотел бы жить с ним под одной крышей. Из уважения к моему старшинству брат выделил в своём доме мне большую комнату, где я и поселился. В это время он уже был женат на Ширмо, дочери горшечника Нияза, и она родила сына Исмата да дочь Малику.

Нужно ли говорить о том, что очень быстро я потратил на удовольствия и эти деньги. Настали тяжёлые для меня дни. Отчаявшись, я подсмотрел, где Исмаил хранил свои деньги и ночью взял их, совершив злокозненное дело.

Брат обнаружил пропажу, но на меня подозрений не возымел, ругая неизвестных воров. Ещё усерднее дерзких похитителей проклинал я. Простодушный Исмаил растрогался и принялся успокаивать меня.

Когда закончились деньги брата, то я уже знал, где их можно взять. Будучи однажды в гостях у кузнеца Рахима, я запомнил расположение его комнат. Ночью прокрался в спальную, неслышно открыл сундук и отыскал на его дне платок с монетами, собранными Рахимом сыну на свадебный туй.

Впоследствии так я делал многажды: пользовался всяким удобным предлогом, чтобы побывать в гостях, всё внимательно высматривал, запоминал, искусно выспрашивал, а спустя некоторое время тайком под покровом ночи пробирался в дом и крал.

Не было ничего самого плохого, чего бы я ни совершал! Я не только влезал в чужие дома, чтобы ограбить хозяев, но даже останавливал ночью на дороге поздних прохожих и, угрожая ножом, забирал у них деньги, халат, чалму и чарыки. Однажды, когда я с узлами чужого добра вылезал из дома водоноса Одины, то хозяин схватил меня. Растерянный и донельзя испуганный, я выхватил нож и ударил его… Шайтан направил лезвие прямо в сердце – водонос упал замертво, а я убежал, бросив вещи.

В городе начали говорить обо мне нехорошее, но доказательств ни у кого не имелось и я жил беспечно, не обращая внимание на разговоры за моей спиной. Исмаил же твёрдо верил в мою частность, ибо был простодушен от природы, я уверял его, что живу праведно на деньги, доставшиеся мне в наследство от отца.

Потом шайтан зародил во мне желание ограбить дом богатого купца Бобосадыка. И тут счастье отвернулось от меня! Один из его домочадцев страдал бессонницей, не спал и увидел меня. Я едва успел закрыть лицо рукою.

…И вот в наш дом ворвались стражники, они начали искать похищенное. Долго ничего не находили, так как я прятал вещи на половине дома, которую занимал мой брат. Потом всё же обнаружили и схватили Исмаила.

Дело в том, что идя на грабёж, я всегда надевал его халат и чалму. Потому подозрения пали на него.

Исмаила жестоко избили так, что синяки налезали один на другой, и поволокли к главному кази Ходжента.

Суд был скорым: брата приговорили к казни путём отсечения головы.

Страшно закричала его жена Ширмо и упала без сознания. А рядом с ней, плача, ползали маленькие дети, не понимая, что приключилось с их матерью.

Всевышний снял с моего сердца жир злобы и жестокосердия, слёзы навернулись на моих глазах. Не сознавая, что делаю, я выступил вперёд и признал себя виновным в воровстве.

Главный судья не хотел мне верить, считая, что я выгораживаю брата. Тогда я в подробностях рассказал обо всех грабежах и злодеяниях, совершённых мною, ничего не утаивая: даже о том, что именно я убил водоноса Одину, поведал о хитрой уловке с одеждой Исмаила. Я сообщил подробности, которые мог знать только сведующий, и кази не мог не признать правоту моих слов.

Брата отпустили, а меня схватили и безжалостно повязали верёвками по рукам и ногам.

Главный судья был в затруднении, так как справедливо считал всякую казнь чересчур лёгкой для подобного кознодея, каковым я являлся, а придумать достойное содеянному мною не мог. Тогда он повелел отвести меня высоко в горы и там привязать к дереву, дабы дикие звери растерзали меня.

Люди одобрили такой приговор, они радовались, провожали меня на казнь бранью и злейшей руганью. Только мой брат с Ширмо плакали, жалея меня.

Целый день и многобедственную ночь я провёл привязанный, но звери не подходили ко мне. Возможно, оттого, что неподалёку находились караульные, бдительно следящие, дабы я не освободился сам или с помощью другого человека.

Наступила вторая ночь. Холодная, звёздная. Я горько раскаивался в содеянном, считая жестокую кара вполне заслуженной. Вспоминал мудрые слова Абулькасима Фирдоуси:

«От злобы, что нацелена в людей,

Как правило, страдает сам злодей.

Бывает так: кто совершает зло,

В конечном счёте пожинает зло».

Около полуночи страшно завыли шакалы в ущелье и тотчас же смолкли, будто испугавшись кого-то. Меня затрясло от непонятного страха. Послышался шум внезапной бури, настоящего урагана, хотя до этого не было ни облачка, ни малейшего дуновения ветерка. Мерцающие звёзды заслонила чёрная тень исполинского джинна. Стремительно пролетая в небе, он увидел меня. Устремил свой полёт вниз, точно почуяв родственную душу, ухватил и поднял одним мизинцем – верёвки лопнули, будто паутинки. С жутким хохотом джинн унёс меня, находившегося в беспамятстве, с собой.