Юлия Галанина - Кузина

– Странно, что вы при всех ваших достоинствах на окраинах сидите, а не правите сердцем миров… – пробурчала я. – Кругом неуязвимые.

– Кому-то надо беречь миры, – отрезал Кузен. – А если не мы – то кто? Мне пора. Подумай ещё раз хорошенько – удерживая себя от поиска причины, ты не сохранишь жизнь павших. Если бы у меня был другой способ, я давно бы взломал этот мир и забрал тебя, но отсюда выводит один путь – твой собственный. Ты должна найти ответ на вопрос, почему ты здесь.

– Стой! – испугалась я, что он сейчас замолчит. – Ответь: если бы ты был тогда рядом с плахой, ты смог бы спасти Таку? Смог?

– Нет, – жёстко ответил Кузен. – Спасти можно лишь того, кто сам хочет жить. Таку добровольно подставил шею топору. Даже моя магия была бы здесь бессильна. Кстати, я ведь узнал то, что ты просила. Просто не успел тебе сказать про казнь, ты раньше вспомнила. А остальные живы, – так что ты не вспомнишь их гибели, не бойся. Не сдавайся, ладно?

Когда Кузен умолк, я, почему-то, не заснула, хотя до подъема было ещё время.

Без моей воли само собой вспомнилось, что казнь Таку нас, его друзей, как-то отдалила друг от друга. Получается, дружили с детства, а что у человека в душе, – не знали. Какой-то холодок образовался. И мы держались на расстоянии, каждый в одиночку зализывал рану, нанесённую серебряным топором, обеспечившим Таку последнюю привилегию Орионида.

А потом, как-то вечером, Ангоя собрала всех в Ригеле и предложила поговорить по душам. Просто поговорить.

Собрались.

В уютном угловом кабинете пылал камин. Перед ним полукругом стояли высокие кресла. Мы сидели вчетвером, смотрели на огонь и молчали.

Ждали, кто первый начнёт.

Берёзовые поленья понемногу обугливались. В Тавлее высший шик пользоваться настоящим. Настоящим живым огнём, настоящими природными дровами, иметь настоящие длинные волосы и настоящие тугие мускулы.

У самого огня сидела изящная, как статуэтка Ангоя, куталась в длинную, до пят, белоснежную шаль и задумчиво поправляла дрова в камине. Поблёскивали на шали золотые стрекозы, сияли на их спинках сердолики, опалы и турмалины.

Следующее кресло занимал Кирон. На его широкой, выпуклой груди отливали в свете огня рубиновые застежки щегольского камзола. Он старательно изучал взглядом свои сапоги. Мощную шею охватывала цепь, звеньями которой были сцепившиеся лапками золотые летучие мыши.

Рядом с ним впился крепкими пальцами в подлокотники Агней в зеленом охотничьем костюме. У него был такой вид, словно он на травлю волков собрался, а не на встречу с дорогими друзьями. Крепко вцепилась в его рукав крохотная золотая ласка с изумрудными глазами.

Я занимала последнее кресло у камина, как и Ангоя, близко к огню. Бездумно смотрела на язычки пламени, ласково облизывающие поленья. Только пепел остаётся от таких ласк да зола.

Наконец не выдержал Агней.

Он длинно и грязно выругался, плюнул в огонь и сказал:

– Разбежались! Сейчас я начну вам душу изливать, ждите! Пойду в кабак, напьюсь свиньёй и поплачусь на плече у девушки, купленной на ночь! Привет!

И исчез, оставив после себя облачко искр и истратив в чувствах непропорционально много магии. Ушёл в миры, чтобы выполнить сказанное.

Так что ничего путного из этой затеи не вышло. И не должно было выйти. Если с детства учат быть во всеоружии, настороже, быть постоянно готовым дать отпор, вот так взять и раскрыть душу – ха! Особенно своим.

Действительно, проще, как Таку – голову под топор подставить. Открылся – стал уязвимым – сам себя ослабил – твоя слабость – сила другого. Проиграл. Выудить твою тайну из другой души совсем не трудно. И неоткрытость эту так просто не переломить, это в крови вместе с магией.

Агней недаром в миры унёсся, кабак подходящий искать. Заберётся сейчас в такую глушь, куда второй раз дороги найти не сможет, даже если и захочет. Останется в памяти случайной подружки сошедшим с небес полубогом. А в Тавлее так расслабляться нельзя – что знают двое, знает и свинья.

– Пойду, догоню его, – буркнул Кирон и тоже исчез, хоть и не так эмоционально.

– Давай, давай, – подбодрила его немного запоздало Ангоя. – Похоже, одной девушкой на двоих хотят обойтись, – мрачно пошутила она. – Ради экономии, ведь у всякой девушки два плеча. Ну, раз дела повернулись таким образом, пойдём и мы развлекаться, ага?

И мы пошли делать покупки – средство, привносящее в душу мир и покой не хуже других.

В лавочке гномов я купила серебряное блюдо с золотым яблоком, которое могло показывать миры и всяческие чудеса. У гномов своё волшебство. И подумала, что яблоки меня просто преследуют, но блюда с золотой грушей или каким другим фруктом-овощем не было. В соседнем заведении Ангоя приобрела новые шторы в спальню. По уверениям продавца, их узоры навевали приятные сны. Облегчили, в общем, душу…

И стали жить практически по-старому.

Лишь Таку теперь улыбался нам почти как живой с портрета в Башне Вчера…

Подложив под щёку локоть, я лежала, и видела перед собой белые башни Аль-Нилама.

А совсем уже незадолго до подъема, когда зашевелилась, начала растапливать остывшую за ночь печь дежурная, я внезапно подумала, что тавлейским созвездиям просто сказочно повезло.

Единственная сила, способная прижать нас к ногтю, вся из себя правильная, обходится малым, власти не требует, золото не гребёт, в женщинах не нуждается. Воистину безупречная. Бережёт нас от врагов где-то там, а мы бьёмся не на жизнь, а на смерть ради магии здесь.

И заскрёбся внутри вопрос: а может, это во мне вдруг прорезался дар истинной магии? Почему и отравить не смогли, почему здесь удалось огоньки вызвать? А вдруг всё дело в этом?

И что же получается, я должна стать такой правильной, как Кузен?! Меня уже не будут радовать ни тряпки, ни покупки? Я буду равнодушно относиться к праздникам и развлечениям? И на мужчин буду смотреть равнодушно, они станут лишь бесполыми братьями-товарищами?! Великое Солнце, ужас-то какой!!!

А может, я уже? Ведь власть меня никогда не волновала, – я слишком близко видела её изнанку. Тревожный признак, очень тревожный… А-а-а, может быть, я и в дежурные к Клину идти отказалась не в пику ему, а потому, что делить постель с кем-то мне уже не интересно?

Не-е-ет, не могут дела обстоять так печально, и Клин, сволочь мерзкая, если к нему присмотреться, очень ничего, если смотреть на него не как на надзирателя, надо посмотреть, надо понять, разобраться…

И только Клин с лежанки сполз и с ворчанием стал портянки накручивать, я принялась изучать его со всех сторон, прикидывая, а вот если бы он не был надзирателем, был бы постройнее, не с такой угрюмой мордой, с иным разговором, в другой одежде, вызвал бы он во мне хоть малейший интерес? Ну хоть искорку?… Хоть след от искорки?… Эх…