Андрей Лазарчук - Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I

Лицо человека в паланкине было нарисовано на куске кожи. Настоящими были только глаза, теряющиеся где-то глубоко в прорезях маски. Прикрытые медленными синеватыми веками, они очень редко смотрели на свет, и не существовало на свете человека, который мог бы сказать, что видел их блеск. А те немногие, кто склонялся под этим взглядом, могли бы поведать многое о своих ощущениях, но вряд ли кто-то из них решится когда-нибудь, даже на смертном ложе, разжать губы…

Именем человека в паланкине пугали детей и на материке, и в Мелиоре.

Авенезер Третий.

Море крови плескалось за его спиной…

Сейчас, повинуясь его жесту – а это было целое послание, понятное посвящённым, – трое в синем быстро повернулись и скрылись в шатре. Вскоре они вышли оттуда, одетые, как чиновники: в жёлтых плащах до колен и маленьких шапочках, прикрывающих темя. В руках они держали лёгкие зонты и палки с железными наконечниками, которыми им предписывалось отгонять собак… Холщовые сумки через плечо казались пустыми и лёгкими, но это было обманчивое впечатление.

Ветер меж тем стих, хотя разогнанные им волны всё ещё вылетали на берег. Откуда-то с севера огромной широкой лентой потянулись серые вороны. Миллионы серых ворон. Они летели сосредоточенно и молча – будто знали, куда и зачем…

Три чиновника, странствующие по делам государства, направились в ту же сторону.

Чародей Сарвил закончил начертание знака и теперь творил заклинание. Все мелиорцы окружали его в два круга, держась за руки в сложном порядке. Что-то холодное растекалось по их телам…

Все пошли добровольно. Вёл их Валентий Урбасиан, старший сын этериарха стражи… Но не было сейчас среди этих отчаянных людей человека, который не испытывал бы самого подлого, липкого, обезволивающего страха.

Степь. Дорона. Царский сад

Человек, которого все знали как Астерия (а следовательно, это не могло быть его именем, – и это тоже все знали), медленно брёл по бежевым керамическим плитам тенистой аллеи где-то в глубине царского сада. Был прекрасный ранний день на переходе весны в раннее лето, день вылета птенцов. Пышная, но ещё свежая, не истомленная солнцем зелень, и само солнце: жаркое, но не веющее сушью и смертью. Приторно-сладкий запах стекал к земле от гирлянд белых и розовых вьюнов, обвивающих ветви изысканно-тонких деревьев. Многим из этих деревьев было по триста лет, и Астерий (в то время он звался иначе) наверняка видел их саженцами. Он был тогда учеником Полита Садовника, который в свою очередь был учеником самого Ираклемона… и это было действительно давно. Очень давно.

Царский сад был не просто сад. Это был инструмент для размышлений, и создавался он не для царя – Степь в те времена начиналась далеко за горами и была не могущественным государством, а просто обширным пространством, где кочуют и дерутся меж собою бородатые дикари в кожаных юбках, – а для загородных отдохновений и размышлений великих императоров. И что же? Прошло едва ли триста лет, и вот уже древняя гордая Леопольдина, центр Империи, город немеркнущей славы и непомерного богатства, стала столицей двух царств: правобережная часть так и осталась Леопольдиной, Леопольдиной Конкордийской, а левобережная – именуется с некоторых пор Дороной и являет собой столицу царства Степь. Три великолепных каменных моста через реку Суя соединяют ныне два царства и две столицы…

Дорона, бывшая когда-то районом летних вилл, преобразилась необыкновенно: прямые проспекты лучами сбегались к пологому обширному холму с плоской вершиной, на котором в неизменности стоял скромный загородный дворец, окружённый садом для размышлений. Да, только этот дворец и остался таким же, каким был прежде, всё прочее – изменилось. Богатые дома с непременными фонтанами, дворцы вельмож, парки с чудесными статуями, мостовые, выложенные каменной мозаикой, разноцветные тротуары из фигурных плиток, распахнутые настежь двери гостиниц, магазинов и таверн, мирно соседствующие храмы разных богов – всё это радовало взор любого: и жителя города, и путника. Но что поражало путников, будучи совершенно естественным для жителя, так это полное отсутствие изгородей и заборов. Даже вокруг царского дворца не было забора, и нередко любопытные забредали в сад. Здесь их как бы сама собой посещала мысль о некоторой неловкости, которую они совершили, и потом ещё несколько дней они чувствовали себя не совсем в своей тарелке: будто им смотрели в спину. На самом деле никто им, конечно, в спину не смотрел… Во всех же прочих садах и парках гулять можно было свободно и беспрепятственно, и даже более того: свободно можно было зайти в любой дом – конечно, в гостевую его часть. Таковы были обычаи Степи, и они равно нравились и хозяевам, и гостям…

За последние полгода Астерий чудовищно устал. Это была не усталость тела и даже не усталость духа – с такой легко справлялся любой начинающий чародей. Усталость жила снаружи, облекала его, подобно одежде, и подобно одежде всё более сковывала. Он для себя назвал это "усталостью цели", хотя понимал, что и такое название условно настолько, что в сущности ничего не означает.

Астерий существовал сейчас в пяти телах: своём, троих учеников, пошедших на это с великой радостью, и пленного мелиорского слава, которого ему привели из глубоких недр Кузни. Каждый из четверых ново-Астериев контролировал ещё нескольких человек, живых или мертвецов, и таким образом знания Астерия о мире постоянно обновлялись. Сам же он, стараясь не отвлекаться на мелочи, продолжал создавать и настраивать то, что профаны именуют "механическим дивом" и что на самом-то деле является первосутью чародейства, той основой, на которой зиждутся все виртуозные приёмы позднейшего времени. Да, древнее чародейство грубо. Да, в отличие от современного, оно не отщипывает понемногу и незаметно от великого множества людей, а полностью, до конца, поглощает те сотни, или тысячи, или десятки тысяч, что согласились или принуждены были участвовать в деянии. Да, требуется виртуозное умение для того, чтобы направлять рвущуюся на волю Силу – а это куда труднее, чем гарцевать на бешеном быке. Да, наконец, это чародейство не прощает ни малейшей ошибки: ничего нельзя поправить ни по ходу деяния, ни тем более после. Что отлито, то отлито. Но зато ничто не может сравниться с древней Силой, не имеющей законного верхнего предела. Ничем не помешать чародею, начавшему действо. А главное – что отлито, то отлито…

Сейчас он видел уже три тысячи собравшихся в Долине Качающихся Камней человеческих душ: портовых оборванцев из всех городов побережья, портовых же шлюх, преступников с ближайших каторг, солдат, бежавших из-под начала. Старый придорожный замок давно уже не вмещал всех – да и не нужно было теперь им жёсткое вместилище, силы притяжения стали куда сильнее всех стен мира. Пройдёт ещё немного времени, и упорядоченная толпа начнёт притягивать к себе издалека всех, у кого на этой земле не слишком крепкие корни. Тогда наступит новая стадия, новый этап деяния.