Андрей Плеханов - Левый глаз

– Игорь Петрович, к вам можно? – спросил он, приоткрыв дверь кабинета на положенные этикетом двадцать сантиметров и заглянув внутрь правой половиной лица.

– Заходите, – Пенфеев, и так не слишком улыбчивый, нынешним утром выглядел вовсе как каменная статуя. – Садитесь.

Шеф восседал в торце стола – длинного, наводящего на мысль о важных и ответственных совещаниях. Павел пересек кабинет, не в силах сбросить с лица нелепую извиняющуюся улыбку, и притулился на стуле сбоку, метрах в двух от Пенфеева.

– Вы почему на работу опаздываете? – Пенфеев бросил сквозь очки взгляд, замороженный до состояния углекислотного льда. – Почему я должен искать вас целый час, а ваша медсестра даже не знает, где вы и придете ли вообще? Что вы такое вообще себе позволяете?

– Извините, Игорь Петрович, – заискивающим тоном пролепетал Мятликов. – Так получилось. Я ведь никогда не опаздываю, правда, коллеги могут подтвердить… И ведь не на целый час, а только на полчаса…

– Я теперь лично буду проверять вас каждый день, – сообщил замглавного. – Буду звонить вам в кабинет каждое утро без пяти восемь, и если, не дай бог, вас не будет на рабочем месте, будем принимать соответствующие оргвыводы.

– Да-да, конечно, Игорь Петрович. Прошу прощения, Игорь Петрович.

– Ну а про беременную что скажете? – Пенфеев пристально уставился на Мятликова; во взоре его сквозь лед пробилось чувство – увы, никак не теплое. Административное раздражение, желание прихлопнуть поганца-подчиненного на месте. Размазать его по полу тонким слоем жидкого дерьмеца, без шанса на помилование.

– Э-э… – промямлил Павел. – Извините, я слышал, что беременная умерла. Но ведь я не имею к этому отношения… Это как бы сфера не моя, а реаниматоров. Если они не смогли, то я-то тут, прошу прощения, при чем?

– Вы у нас врач высшей категории? – сухо уточнил Пенфеев, прервав расстрел глазами и углубившись в перебирание бумаг, лежащих на столе.

– Да, Игорь Петрович. Высшей.

– Высшей, значит… Когда подтверждали категорию?

– Три года назад. Два года еще осталось…

– Более того, вы у нас – ведущий специалист по ультразвуковому исследованию беременности. Я не ошибаюсь?

– Нет, Игорь Петрович. В смысле, да. Да, я – ведущий специалист.

– И как же вы тогда объясните то, что после двух исследований не увидели выраженную патологию плода? – Шеф вновь поднял глаза, воткнул в Мятликова кинжальный взгляд и бедному Паше снова захотелось залезть под стол. – Генетики говорят, что такое на УЗИ не увидеть нельзя. Говорят, что там комплекс хромосомных мутаций. Набор врожденных аномалий, практически несовместимых с жизнью. А вы написали два нормальных заключения за два дня. Вот они, – Пенфеев извлек из папочки две ксерокопии протоколов и выложил их перед Павлом. – Их писали вы?

– Я, – Паша побледнел и покраснел одновременно, лицо его изошло мраморными пятнами.

– А снимки делали?

– Нет, не делал…

– И как это объясните?

– Извините… Не знаю.

– Как же вы не знаете?! – и без того негромкий голос Пенфеева перетек в гусиное шипение. – Ведь это же была неизвестная женщина, молодая девушка, найденная на улице, неужели вы этого не понимаете? И это значит, что к делу ее привлечены органы внутренних дел, и все мы работаем в данном случае на бумажки, на прокурора… Что я говорю, не мне вам говорить. И мы могли бы ее спасти, если бы вы сразу определили, что плод с уродствами. А так мы берегли его. А в результате – она умерла сегодня, а плод погибнет через день-два. Вы знаете, как это называется? Тяжелая врачебная ошибка – вот что это такое. И удар по репутации нашего учреждения! И уж будьте уверены, что следователи из УВД потреплют нам нервы основательно…

– Так ее прокесарили? – Павел забыл вдруг о субординации, не слишком вежливо прервав речь замглавного.

– Сделали кесарево сечение. В три ночи. Плод пока жив. Пока… В детскую областную переправить его не можем – слишком слаб, не довезем. Попросили у них кувез, они дали, наладили его срочно там же, в реанимации. Пока жив.

– И что там, у плода?

– Много там чего. Что вы меня спрашиваете? Вы должны все знать лучше меня. Я, извините, не специалист по новорожденным. Я проктолог по специальности. Вот идите сейчас в реанимацию, разберитесь с вопросом, и доложите мне все через час в полном объеме.

– Хорошо, Игорь Петрович, – закивал головой Павел – не с облегчением еще, далеко было до облегчения, но хотя бы с надеждой выйти из кабинета шефа без инфаркта. – Сейчас же пойду, все выясню. Вы знаете, существует ряд патологий плода, не выявляемых при УЗИ…

– Это вы своей медсестре расскажете, – перебил его Пенфеев. – А мне расскажете, как было на самом деле. Даю вам час. Вопросы есть?

– Нет, Игорь Петрович, – просипел Мятликов и спешно покинул кабинет.

Все-таки Павел не помчался галопом прямиком в реанимацию – нашел в себе силы дойти до рабочего места, кисло улыбнуться Вере Анатольевне, выпить две таблетки валерьянки, кое-как раскидать больных по коллегам-узистам (сегодняшний день, похоже, полностью выпал из графика) и даже посидеть с закрытыми глазами в любимом своем кресле в задней комнатке. После чего собрал волю в кулак и оправился за очередной порцией тумаков.

Саша Топыркин, зав. реанимацией, добродушный толстячок пашиного возраста, встретил Павла угрюмо.

– Ты не в запое, случаем? – осведомился он, пристально осматривая помятую пашину внешность.

– Ты что? – деланно изумился Павел. – Я ж вообще не пью. Ты знаешь…

– Перегарчиком от тебя тянет. Все алкоголики такие – не пьют годами, а потом раз – и в запой.

– Не пью я, – устало соврал Павел. – Просто не пью, и все. Чего ты прицепился, Саш?

– А почему тогда подлянку нам кинул?

– Ты что, думаешь, я нарочно?

– Думаю – да. – Топыркин зло скривился, от былой его дружелюбности не осталось и следа. – Нельзя такое сделать нечаянно! Тем более – тебе. Не отнекивайся, я твою квалификацию знаю. Ты полость в пять миллилитров в загазованном животе находишь, а такое вдруг не увидел. Меня из дома выдернули, мы всю ночь пробегали как цуцики между отделением и оперблоком, одних лекарств на две тысячи баксов извели. Кто их проплачивать будет – ты? А с утра примчался Пенфеев, и вставил нам кол с колючей проволокой… по самые уши. И все по твоей милости, ёпть…

– Что, совсем дело плохо? – поникшим голосом спросил Паша.

– Хуже не бывает… – Топыркин махнул рукой. – Пойдем, покажу заключение.

В ординаторской все присутствующие врачи дружно оторвались от дел, повернулись к Паше, глянули на него как на убийцу и насильника, приговоренного к расстрелу. Вот она, несправедливость жизни… Когда нужно ежедень бежать в чертову реанимацию, цитово смотреть их помирающих больных – бесплатно, само собой, в порядке дружеской взаимопомощи, – это всегда пожалуйста. А вот дождаться сочувствия – хрен вам огородный…