Джон Толкиен - Хоббит, или Туда и обратно (пер. М. Каменкович, С. Степанов)

Бомбур по-прежнему спал, а гномы уже выбились из сил. Время от времени они слышали в лесу какой-то непонятный смех, а иногда и далекое пение. Смех был звонким, стало быть, смеялись никак не гоблины, а пение так и попросту было красивым, хотя мелодия казалась печальной, странной и почему-то пугала. От этого гномы чувствовали себя еще неуютней и, собрав последние силы, спешили уйти подальше.

Спустя еще два дня тропа пошла под уклон, и вскоре гномы оказались в низине, почти сплошь поросшей могучими дубами.

– Когда же кончится этот проклятый лес? – проворчал Торин. – Кто-нибудь должен залезть на дерево и осмотреться, если получится! Ничего лучше вот этого высоченного дуба, пожалуй, и не найдешь.

Говоря «кто-нибудь», Торин, разумеется, имел в виду Бильбо.

Выбор пал на хоббита еще и потому, что если уж залезать, то залезать надо было на самую верхушку, где ветки тонкие и ломкие, то есть явно не способные выдержать, скажем, гнома. Опешивший господин Бэггинс, вообще-то, не имел никакого опыта в области лазания по деревьям, но ему дружно помогли забраться на нижние ветки огромного дуба, что стоял рядом с тропой. А дальше – полезай как знаешь! Продираясь сквозь сплетение веток, Бильбо едва не выколол себе глаза, перемазался какой-то зеленью и с головы до ног выпачкался, прижимаясь к старой дубовой коре; несколько раз он срывался и едва успевал ухватиться руками за ветку; наконец, отчаянным усилием преодолев трудный участок, где, казалось, и вовсе не за что было уцепиться, он добрался до самой верхушки. При этом хоббит не переставая думал: а нет ли там случайно пауков и как, вообще-то, отсюда спускаться (не спрыгивать же!)?

И вот наконец он раздвинул теменем самые верхние ветки, и голова его высунулась из кроны. Тут-то он и обнаружил пауков! Впрочем, это были самые обыкновенные пауки самых обыкновенных размеров – они охотились всего-то навсего на бабочек. От хлынувшего в глаза солнечного света Бильбо почти ослеп. Гномы, задрав головы, что-то кричали снизу, но хоббит только жмурился да покрепче цеплялся за ветку – ответить он был не в силах. Солнце светило так ярко, что далеко не сразу Бильбо смог открыть глаза. Когда же наконец это ему удалось, он увидел вокруг себя темно-зеленое море, волнующееся под порывами ветра. Повсюду порхали тысячи бабочек. Наверное, то были бабочки из рода пурпурных нимфалин – именно они обычно облюбовывают кроны могучих дубов; однако бабочки, которых увидел Бильбо, вовсе не были пурпурными – они были совершенно черные, словно бархатные, и без единой отметины.

Бильбо долго с восхищением любовался на этих черных нимфалин, с наслаждением ощущая, как ветер треплет волосы и ласкает лицо, но в конце концов крики и топанье потерявших всякое терпение гномов вернули хоббита к печальной действительности, и он вспомнил, зачем, собственно, здесь обретается. Однако сколько ни смотрел хоббит по сторонам, сколько ни поворачивался, кругом колыхалось бесконечное зеленое море листвы. Сердце его, поначалу радостно забившееся от встречи с солнцем и ласковым ветром, упало: спускаться было не с чем!

На самом же деле, как я уже говорил, гномы и хоббит находились совсем недалеко от края Леса. Будь Бильбо чуть-чуть повнимательней, он наверняка сообразил бы, что дуб, на который он вскарабкался, хоть и самый высокий в округе, стоит почти на самом дне чашеобразной низины, и поэтому даже с самой его верхушки нельзя было увидеть, где кончается Лес, – этому мешали деревья, росшие по склонам и по краю «чаши». Но Бильбо, к сожалению, этого не сообразил и в полном отчаянии начал спускаться. Исцарапанный, взмокший с головы до ног и совершенно несчастный, он добрался наконец донизу и долго не мог ничего разглядеть в полумраке. Его сообщение повергло в отчаяние всех его спутников.

– Лес без конца и края, куда ни погляди! Что же делать? Вот и посылай этих хоббитов! – недовольно ворчали гномы, как будто хоббит был в чем-то виноват. Его восторгов по поводу бабочек слушать никто не захотел, а рассказ о ласковом ветерке, который, по причине их излишней тяжести, оказался, к сожалению, гномам недоступен, вызвал лишь новую бурю негодования.

Вечером они доели последние остатки провизии; первое, что они ощутили, проснувшись утром, был острый голод, а еще – еще пошел дождь; редкие тяжелые капли там и сям глухо ударялись о землю. Дождь лишний раз напоминал путникам о жестокой жажде, но никоим образом не облегчил их страданий: не будешь же вечно стоять под дубом и, высунув язык, дожидаться, покуда какая-нибудь капля соизволит упасть тебе на язык! Единственное и совершенно неожиданное облегчение явилось со стороны Бомбура.

Ни с того ни с сего он вдруг открыл глаза и сел, почесывая макушку. Бомбур никак не мог сообразить, где он находится и отчего ему так хочется есть; оказывается, он совершенно забыл все, что произошло с того давнего майского утра, когда они отправились в путешествие. Последнее, что он еще помнил, была вечеринка у хоббита; немалых трудов стоило гномам заставить его поверить рассказу обо всех случившихся с ними приключениях.

Когда Бомбур услышал, что еды у них совсем не осталось, он сел на землю и горько заплакал – он и без того очень ослаб и едва держался на ногах.

– И зачем я только проснулся! – всхлипывал он. – Я такой замечательный сон видел! Мне снилось, что бреду я по лесу, очень похожему на этот, только на деревьях факелы горят, фонарики на ветвях качаются, а на земле пылают костры и пир идет горой и никогда не кончается. И был там лесной король в лиственном венце, и веселые песни, и бесчисленное множество блюд и напитков, которые я описывать не берусь…

– Описывать не надо! – оборвал его излияния Торин. – А если ни о чем другом говорить ты не в состоянии, то лучше помолчи. И без того мы с тобой натерпелись! Если бы ты сейчас не проснулся, мы бы, скорей всего, оставили тебя в лесу досматривать твои дурацкие сны! Таскай тут его! Вон уже сколько не ел, а все такой же неподъемный!

Делать, однако, было нечего – пришлось потуже затянуть пояса, закинуть за плечи пустые мешки и котомки и брести по тропе дальше без особой надежды выбраться из лесу живыми. Так брели они весь день, еле-еле волоча ноги, в сопровождении нескончаемых жалоб Бомбура: и ноги-то его, дескать, больше не держат, и хорошо бы теперь поспать.

– Ишь чего захотел! – одергивали его гномы. – Давай работай! Двигай ногами! Хватит, натаскались!

Тем не менее Бомбур неожиданно остановился и, не в силах сделать больше ни шагу, улегся на тропе.

– Идите себе, если вам так хочется, – объявил он. – А я, пожалуй, посплю и досмотрю сон о еде, раз уж никакой настояящей еды не предвидится. И хорошо бы вовсе не просыпаться?