Далия Трускиновская - Шайтан-звезда (Книга первая)

– Аллах лишил его разума… – потрясенно прошептал Джеван-курд.

Абриза уставилась на предводителя черномазых обезьян так, будто у него на голове вдруг выросли ветвистые рога, и рука ее невольно легла на грудь, ощутила черное ожерелье, сжала главный камень…

– Я все поняла, о Джеван, – внезапно лишившись звонкости голоса, прошептала Абриза. – Это – женщина, и она любит аль-Асвада! Вот почему аль-Яхмум признал ее! Ты слышишь, о сын греха? Это – его женщина!

– Ко мне, о Мамед! Сюда, сюда! Во имя Аллаха, о Мамед! Да что же он, ушей лишился, что ли? Сюда, о Мамед, шайтан бы унес тебя! Я же не могу вопить во всю глотку, как на площади перед хаммамом! Ко мне, ко мне, о Мамед!..

– Да не шипи ты, подобно разъяренной змее, о несчастный!

– Что с этой скверной, с этой мерзкой, с этим бедствием из бедствий? Воистину, если кого и создал Аллах на погибель мужчинам, так это мою проклятую невольницу! Я понял это, когда впервые отведал приготовленной ею харисы. Знаешь ли ты способ, как можно испортить харису, о Мамед? Ведь туда входит лишь пшено и разваренное мясо! А она знает этот способ, клянусь Аллахом!

– Она спит, о Саид, и незачем тебе подкрадываться, как это делают неопытные воры, и волочить полы фарджии по земле, и пригибаться, так что твой тюрбан вот-вот свалится в грязь! Кроме того, она тебе вовсе не невольница.

– Спит? Эта дочь греха спит? Которые же сутки по счету она изволит почивать, о Мамед?

– Четвертые, о Саид, и сон ее все еще крепок, и я полагаю, что все это – от ожерелья.

– Да, проклятое ожерелье так преобразило ее. Сперва я подумал было, что через посредство тех камней можно приоткрыть Врата огня, и зачерпнуть силы, которую Аллах приберегает для правоверных джиннов, и сотворить чудеса. А потом сообразил, в чем тут дело. Эти камни, составленные вместе, имеют способность доводить до предельной грани все чувства и все способности той, что надела ожерелье. Вспомни, как яростно она проклинала меня! И вспомни, как она бешено сражалась! Пятеро хорошо обученных бойцов не дерутся с такой ловкостью, как эта женщина!

– Я тоже сперва подумал о каких-то тайных и нехороших силах, которые через посредство ожерелья вливаются в человека. А потом, когда она проспала вторые сутки, понял, благодарение Аллаху, что ожерелье лишь позволяет ей выплеснуть разом ее собственную силу, рассчитанную на месяц или на два, а потом и голова, и тело обладательницы ожерелья нуждаются в отдыхе. Разумеется, чем больше сил потрачено, тем длительнее отдых.

– Для придворного поэта ты больно уж быстро разгадал эту загадку, о Мамед. И это наводит меня на подозрение, что вы вдвоем с этой бесноватой Ясмин рассуждали об ожерелье и нашли ответ.

– Клянусь Аллахом, после сражения она так и не проснулась! А я сижу рядом, охраняя ее сон, словно евнух у дверей харима! И ты вполне мог бы разделить мое одиночество, о сын греха, но ты так испугался пробуждения этой женщины, что пропал на три дня, словно шайтаны унесли тебя! И к тому же ее зовут вовсе не Ясмин…

– А ты хотел бы, о несчастный, чтобы мы сидели над ней, подобно двум евнухам по обе стороны больших дверей харима? Хороши бы мы были, клянусь Аллахом! Нет, о Мамед, я вовсе не боялся пробуждения этой женщины… Если я не погубил свою душу из-за ее пересоленного пилава, и мяса в уксусе, которым можно было отравить злейшего врага, и горошка, вареного с мясом и луком, достойного скатерти самого повелителя шайтанов Иблиса, то я уже мало чего на этом свете испугаюсь.

– Что же ты купил невольницу, которая сражается, как айар, и смыслит в стряпне столько же, сколько и он? Или Аллах, в наказание за твои грехи, покарал тебя слепотой глаз? Неужели ты сразу не разобрался, с кем имеешь дело?

– Меня обманули, о Мамед, меня провели, как младенца! И если бы я рассказывал у входа в хаммам, как меня перехитрила эта женщина, то правоверные и смеялись бы, и рыдали, и бросали мне полновесные динары! Погоди… Она не пошевелилась? Ради Аллаха, посмотри, о Мамед, – она спит?

– Она спит, о Саид.

– Наверно, мне на роду написано терпеть и страдать ради этой женщины… Видишь ли, о Мамед, многое из той истории, которую я учил тебя рассказывать, – правда. И подлинное имя Ясмин – воистину Захр-аль-Бустан. И подходит оно ей, как верблюжье седло ишаку, клянусь Аллахом! Если девочку называют Садовым Цветком, то ведь должна быть надежда, что она и вырастет не только прекрасной, но также нежной и кроткой, словно цветок! О Аллах, как это ты делаешь женщин ущербными разумом и даешь им норов, подобный норову бешеного бедуина, упорного в своей ярости, словно ишак?

– Прекрати взывать к Аллаху, о несчастный, или я разбужу Ясмин… Нет, не Ясмин, ты сбил меня с толку, о сын греха!

– Какая она Ясмин? Она – горькая полынь, что растет в пустынях! Она – дерево кар, горечь которого превозмогает горечь полыни! А если Аллах создал нечто еще более горькое, то я сравню ее и с тем растением, когда узнаю его название. Ясмин – это нежный цветок, и его грозди блистают непорочной белизной, и его аромат радует ноздри…

– Ну, раз уж ты не хочешь называть ее Захр-аль-Бустан, будем звать ее Шакунтой, как она сама желает. Кстати, знаешь ли ты, о несчастный, что на месте той схватки я снял с убитой лошади бурдюк, и обнаружил в нем пальмовое вино, и оно скрашивало мой досуг, пока я сидел возле Ясмин… возле Шакунты.

– Что же ты молчал, ради Аллаха?! Наверно, ты выпил все вино, и мне придется выжимать его остатки из бурдюка, тиская его и перекручивая, как банщицы перекручивают выстиранные покрывала!

– Вот ты на моем месте не только выпил бы все вино, а закусил бы кожей от бурдюка! А я знал, что рано или поздно ты подумаешь обо мне, и вспомнишь, что я по характеру припаслив, и скажешь себе: не может быть, чтобы этот раб Аллаха не разжился вином! Держи чашку, пей и рассказывай.

– Во имя Аллаха, милостивого, милосердного! Весьма приличное вино! Погоди! А почему это оно такого желтого цвета?

– Потому что это китайское вино, о Саид.

– А из чего его делают? Не запретно ли оно для правоверных?

– Не волнуйся, о раб Аллаха, оно не из винограда, ведь эти язычники не знают винограда. Ты не поверишь, но они делают свое вино из риса!

– Из риса? Клянусь Аллахом, тогда оно не запретно! А как же они заставляют рис забродить?

– Вот этого я не знаю. Пей, о Саид! И не думай о том, как заставляют рис бродить.

– Выпил… Послушай, это китайское вино продирает глотку, как акулья кожа! А теперь скажи – до какого места дочитал ты мою книгу перед тем, как принести ее мне для продажи евнуху Шакару?

– Я дочитал историю до того места, как молодой врач, обвиненный в попытке отравить царскую жену и в побеге с матерью старшего царевича, лишенный своего прежнего величия, скрывается в доме старого врача и говорит ему так: «Вот уже второй раз в жизни я теряю все, чем обладал, и остается у меня лишь мое тело и моя голова! Но когда человек по воле Аллаха утратил все свое имущество, это означает, что настала для него пора приобретать иное имущество!»