Николай Романецкий - Утонувший в кладезе

Работы было выше головы, и потому времени раздумывать над этой смертью не имелось. В общем-то, он уже несколько месяцев не вспоминал о собственных первородителях (в последний раз это было, кажется, еще при Вере-Кристе) и гораздо больше взволновался бы, сообщи ему дежурный колдун о внезапной кончине Кудесника Остромира… Что делать: старорусская посадница Дубрава Смородина давно уже (он даже не помнил — когда) стала для него одной из множества прочих словенских посадниц — коих, как известно, в стране гораздо больше, чем чародеев… Да, время от времени он связывается со Смородами по волшебному зеркалу, но не потому, что ему этого хочется, а потому что так его приучил в школьные лета отец Ходыня. Со временем это превратилось в некий ритуал — ну вроде ежеседмичного служения в храме Семаргла… Словом, день прошел обычным порядком.

Однако ночью домовой дернул Света рассказать о случившемся Забаве.

Что тут началось!..

И вы столь спокойно восприняли смерть родной матери!.. Да вы, Светушко, опосля этого и не сын вовсе. Нешто так можно? Это же не по-человечески! Нешто так относятся к своим родителям?..

Пришлось девицу успокаивать. Вы несправедливы ко мне, сударыня. Мои родители — отец Ходыня с матерью Ясной, и других мне не надобно. Не тот отец, который родил, а тот, который воспитал. Не зря же есть такая народная мудрость!.. И кто вам сказал, что чародеи должны вести себя по-человечески?

Рыдающая Забава ушла, ничего не добившись.

Однако что-то она в Свете затронула. Иначе почему — хоть и после некоторых колебаний (не принято среди чародеев ездить на похороны бывших близких) — он все-таки решил отправиться в Старую Руссу?..

Начальство, правда, отнеслось к просьбе чародея Смороды о кратковременном отпуске без особого восторга, но отпустило. Благо путь недалек и недолог…

И Свет поехал.

Отец встретил сына слезами.

— Большое лихо, сыне, стряслось! Большое лихо…

Все-таки волшебные зеркала, реагируя на колдунов, искажают внешность дюжинных людей. Вот и видишь своего собеседника таким, каким помнишь. А в живую нынешний Владимир Сморода оказался совсем не тот удалец-молодец, коим его помнил Свет. Он согнулся и как-то иссох, венчик седых волос обрамлял гигантскую плешь на макушке, десница, протянутая посадником сыну, мелко-мелко тряслась. Тряслись у посадника и губы…

Слез вообще было много.

Рыдали мамки и няньки, которых Свет совершенно не помнил. С плачем приходили к покойнице соседи — так, во всяком случае, их представляли Свету. Голосили какие-то неизвестные старушки весьма сомнительного вида…

Гроб стоял на столе в трапезной.

Трапезную Свет, к своему удивлению, помнил. Как помнил и собственную комнату. Вид их вызвал в душе чародея странное ощущение нереальности происходящего — по-видимому, заметное со стороны, ибо посадник вдруг вытер слезу и воскликнул:

— Вы все воспомянули, сыне! А мне говорили, для волшебников родной дом и не родной вовсе…

Дубрава тоже оказалась совсем не тем, что Свет помнил и видел в зеркале. Эта исхудавшая старушка с желтым лицом никак не могла быть его мамой. Его мама — живая, красивая и молодая, с громким певучим голосом. «Поработать надо, Светушко, коль хотите кушать хлебушко…» Она — словно мать Ясна в день испытания Додолой. «Мы будем мыться вместе»… «А как же вы писаете?»… Она — словно Забава по ночам. «Люба мой, я ведь нравлюсь вам такою?»…

Нет, эта желтая старуха с закрытыми глазами и отвалившейся челюстью никак не может быть мамой.

Ощущение нереальности жило в нем весь день. И все следующее утро.

Нереальным было то, что Свет доднесь помнил дорогу на погост. Он даже помнил, в каком именно месте расположены семейные усыпальницы Смород. Все-таки правду говорят: отдельные детские впечатления сохраняются в памяти на всю жизнь. Могила деда, к примеру. Старые березы вокруг… Две каменных десницы — черная и белая… И мама, держащая его за руку, — живая, красивая и молодая… Нет, старуха с желтым лицом не может быть его мамой!

Он беспрестанно шептал эту фразу, шагая рядом с посадником за погребальной колесницей.

Играл оркестр. Плакали женщины. Мороз пощипывал нос. Все было нереально.

Ибо это не его мама…

Процессия перешла мост, расположенный рядом с местом, где Порусья впадает в Полисть (он помнил его, этот мост, — кажись, его величают мост Мокоши, ведь справа от моста стоит храм богини судьбы), повернула налево и двинулась по берегу.

И мост, и храм, и берег были нереальными.

Ибо это не его мама…

Мамы появляются неожиданно, моются с вами в бане и исчезают — так же неожиданно и в никуда. Как мать Ясна…

Процессия свернула на улицу, ведущую к погосту, и улица тоже была нереальной.

Ведь они хоронили не его маму.

Наверное, именно поэтому Свет и не пошел дальше. Вот если бы в гробу лежала мама, какую он помнил — или мать Ясна (пусть даже Забава!), — он бы плюнул на все чародейские условности. И выслушивал бы погребальные речи; и поцеловал бы ледяное чело перед тем, как заколотят гроб; и бросил бы в могилу комочки промерзшей земли, специально набитые могильщиками из крупных заледенелых глыб — наверное, дюжинных людей хоронят так же, как и волшебников…

Он узнал бы точно, как хоронят дюжинных людей. Если бы пошел дальше… Но он, шепча все те же слова, покинул процессию и, сопровождаемый удивленными взглядами окружающих, повернул обратно.

Ведь это не его мама!..

Какое-то время (Свет и сам не знал — какое) он бродил по городу, ничего не замечая вокруг. Кажется, оскальзывался и падал. Кажется, к нему подходил городовой. Кажется, происходило еще что-то, но вся подлунная сжалась для него в одну фразу — «Это не моя мама»…

Когда он нашел дом старорусского посадника, там уже сидели за столом — тем самым, где еще совсем недавно стоял гроб с желтолицей старухой.

Владимир Сморода индо не глянул в сторону припоздавшего на тризну гостя. И не вышел попрощаться, когда припоздавший гость неожиданно собрался на вокзал.

Все по-прежнему было нереально. И пребывало в нереальности, пока Свет не вернулся в Новгород.

Знакомая суета привокзальной площади вытолкнула его в явь. От нереальности осталось лишь непроходящее ощущение, будто он побывал в совершенно незнакомом доме на похоронах совершенно незнакомой женщины.

Свет пришел в себя. И садясь в трибуну, ощутил вдруг непостижимую, бесконечную, мучительную вину. Словно воспользовался при сыске грязными методами Ночного волшебства.

И лишь Забава — да и то уже ночью, в постели — сумела совлечь с него эту муку.

Когда они покинули дом Клюя Колотки, на улицах уже начали зажигать фонари.

Курьер отправился к Порею Ерге с донесением о потерянном времени — эта информация никакой особенной защиты от лазутчика не требовала. К тому же она могла быть и дезинформацией.