Кристофер Кубасик - Подмененный

Питер сразу вспомнил изможденную девочку за праздничным столом, потом ее личико на подушке в больничной палате.

– Этакий, знаешь, находящийся под наблюдением врачей феномен подросткового возраста. Ты, наверное, не слышал о такой болезни?

– Слышал. Расстройство пищеварения на нервной почве, – кивнул он.

– Да, – резко ответила женщина, – только у меня все проявилось во много-много-много раз сильнее. Казалось бы, все было на поверхности – симптомы, ухудшение состояния. И метод лечения ясен – я не могла есть что попало. Каждый грамм пищи должен был быть под контролем. Это было невыносимо – не хотеть есть. Вроде бы одна-единственная вещь на свете находится в твоем полном распоряжении. Твое тело… Особенно в юности… А у меня получилось наоборот – оно владело мной. Безраздельно и деспотически. Знаешь, как я натерпелась в те годы. Моя мама… – Она неожиданно сменила тему. – Все вокруг считали, что я не ем потому, что хочу сохранить фигуру. Это было не так.

Она принялась расхаживать по туалетной комнате – руки прижала к груди.

– Я постоянно твердила себе: «Строго следи за тем, что ешь!» Я должна была держать под контролем каждый свой поступок. Мир для меня ограничился постоянными напоминаниями, что можно, что нельзя, и поскольку «что нельзя» оказалось во много раз больше, чем «что можно», это был своего рода ад. Что оставалось делать, – Катарина приблизилась к одной из раковин, взялась за ее края и долго разглядывала свое отражение в зеркале. Потом высунула язык – и его изучила. Вздохнула, чем-то он ей не понравился. Питер не смог догадаться чем. Голос ее теперь звучал ровно, безжизненно:

– От подобного контроля можно было сойти с ума. Лучше сдохнуть! В те годы я настолько хорошо познакомилась со своим телом – что ему было можно, а что нельзя, – что от подобного многознания хотелось отравиться. Раз и навсегда, как ни глупо это звучит. Я должна была поступать только хорошо – и ни-ни плохо.

Катарина пошлепала себя ладонями по щекам. Решила, наверное, чуть-чуть их подрумянить… Питер не удержался, шагнул к ней, но женщина подняла руку и жестом остановила его. Ее щечки действительно порозовели.

– Знаешь, чего я больше всего хочу? – Она помолчала, не дождавшись ответа, сказала: – Хочу избавиться от ребенка. Не дай Бог ему такую жизнь, как у тебя или у меня. – Подбородок у нее задрожал. – Хочу забыть Джона. Хочу все забыть. – Она отошла от раковины и прижалась спиной к стене. – Посмотри на меня, какая я мать?

Она действительно выглядела ужасно. Питер промолчал.

– Не говори ничего. Это не имеет значения, что бы ты ни сказал. – Тыльной стороной ладони она вытерла глаза. – Я все равно оставлю ребенка. Избавиться от него – это было бы слишком просто. Это была бы трусость. По отношению к самой себе. Я не могу позволить себе такую роскошь, как трусость, особенно сейчас. Поступить так – значит снова проконтролировать себя. Этого нельзя, того… Хватит! Мне уже не четырнадцать лет. Я не Брина, у которой нет денег и которая должна жить на улице. Я хочу, чтобы у меня был ребенок. Я хочу, чтобы у меня осталась частичка Джона. Я хочу быть свободной. Не желаю быть под надзором. Даже своим, личным… – Она погладила живот. – Я желаю ему всего самого лучшего. Лучшее – это не значит самое совершенное, безмятежное, созерцательное. – Она закрыла глаза и тяжело вздохнула: – Питер?

– Что, Катарина?

– Как долго продлится это безумие? У меня такое впечатление, что эти ужасы никогда не кончатся.

– Не знаю. Мне тоже не по себе. Я же тролль. Она открыла глаза и улыбнулась ему:

– Это точно. Ты тролль, но тебе не стоит заранее списывать себя со счетов. – Она опять закрыла глаза. – Сколько же эта кутерьма продлится? Неужели нам не дано почувствовать себя счастливыми? Никогда-никогда?… Мы так запутались, выхода нет…

– Не знаю. Кто-то, может, и запутался, только не я, – твердо сказал Питер. – Я смотрю, ты очень не любишь неизвестность?

– Конечно, я привыкла все держать под контролем. С детства. – Она потерла лоб. – Контроль – вот мой кумир. Идолище поганое, которому нельзя не поклоняться. Когда же я вернусь в свою компанию? Бросить к черту эти поиски, очутиться в своем кабинете, потом дома. Эта идея кажется мне такой привлекательной.

Дверь в туалет распахнулась. На пороге стояла Брина. Лицо у нее было гневное.

– Проф! Этот твой дружок… так называемый приятель… которому ты стольким обязан… Слинял!

– Пошли! – приказала она – Лиз, останься с Катариной.

Брина повела Питера через просторные конторские залы. Ни единый лучик света не освещал заброшенные, разделенные на отдельные отсеки помещения. Двигаясь по коридору со стеклянными стенами, Питер то и дело касался их руками. Ступал медленно, осторожно – под ноги все время попадались разбитые мониторы, какое-то другое оборудование. Все здание промерзло насквозь, как бы съежилось от холода. Тролль даже инфракрасным зрением не мог ничего уловить.

– Подожди, – сказала Брина. Она достала из кармана колечко – из него тотчас выбился лучик света. Девушка надела кольцо на палец и стала освещать им дорогу.

Тролль услышал шаги, доносящиеся с лестницы. Он дернул Брину за рукав, пальцем указал направление. Они бегом бросились в ту сторону. Добравшись до ступенек, Питер перегнулся через перила и заметил внизу смутное багровое пятнышко. Оно подергивалось на ходу.

– Эдди, опомнись! Вернись!…– закричал он. Пятнышко не откликнулось. Оно продолжало стремиться вниз.

Питер помчался по ступеням, за ним не отставая бежала Брина.

Тролль вспомнил, что не взял с собой оружия – это открытие почему-то обрадовало его. В Эдди он не смог бы выстрелить. Уже внизу, на первом этаже, тролль увидел своего дружка, ковыляющего к выходу.

– Эдди, остановись или я буду стрелять! – крикнул он. Спеша к двери, Торопыга ответил:

– Не надо, Питер. Ты ничего не понял…

Брина, догнавшая тролля, коротко спросила:

– Где твое оружие?

– Не успел захватить, – вздохнул он.

Девушка даже с шага сбилась, потом коротко выругалась:

– Ну и сволочь! Тараканье отродье!… Питер прибавил ходу.

В этот момент Эдди наконец добрался до дверей. За спиной у него что-то ослепительно вспыхнуло. Питер обернулся – Брина уже формировала новую шаровую молнию. Обжимала ее в руках. Пылающий плазменный шар ослепил его. В голове мелькнуло: он должен попытаться спасти Эдди! Спасти? Но этому человеку нельзя было больше доверять… Он упал на пол.

Тени метались по стенам вестибюля. Почуяв опасность, Эдди оглянулся, губы его сложились в подобие буквы О. Он прыгнул вперед, на тротуар. В это мгновение плазменный шар ударил в металлическую фрамугу двери и взорвался. Искры разлетелись во все стороны.