Тэд Уильямс - Марш Теней

Вансен давно уже командовал солдатами и за это время понял: чем моложе человек, тем больше ему требуется еды. Около полудня (по представлению людей, в отличие от мнения бледнолицей Мезии) Доли вдруг застыл на месте. Может быть, он больше всех проголодался?

— В чаще кто-то прячется, — шепнул он Вансену, стоявшему ближе других. Доли снял с плеча лук и вынул одну из двух стрел. Он приготовил их заранее, когда странности начались и исчезли все лошади с поклажей. — Если там олень, капитан, я его подстрелю. И мне плевать, что это переодетый король эльфов — я все равно его съем.

Вансен схватил солдата за руку и крепко сжал ее, не давая выпустить стрелу.

— А вдруг это один из наших гвардейцев? — напомнил он. — Из тех, кто потерялся? Эдкок или кто-то еще. Вдруг он ранен?

Доли неохотно опустил лук.

— Молодец, — похвалил солдата Вансен. — Позови Дайера и Бока, и постарайтесь не шуметь.

Вансен и Саутстед молча смотрели, как троица приближается к чаще. Доли нырнул в густые заросли, Бок последовал за ним. Сначала зашелестели листья, а затем громко закричали Доли и Бок.

— Вон он! Побежал туда!

— Это кошка!

— Нет! Чертова обезьяна! Вот несется!

К ним подоспел Дайер, и они погнались за зверем втроем. Дайер выпрямился, и ветки яростно затрещали. У него в руке билось какое-то существо размером с маленького ребенка. Вансен бросился к нему, за ним Саутстед и остальные.

— Яйца Перина! — выругался Вансен. — Не дай ему себя поцарапать, Коллум. Что это?

Существо сражалось отчаянно, хотя противник намного превосходил его размером. Его жалобные скрипучие вопли ужасно раздражали, но стало по-настоящему страшно, когда существо заговорило на Едином языке.

— Отпусти меня! — завизжало оно.

От неожиданности Дайер едва не выпустил его, но тотчас стал сжимать пальцы еще сильнее, пока существо не затихло. Гвардеец тяжело дышал, глаза его расширились от страха, но он крепко держал добычу. Вансен понял, почему они приняли это создание за кошку или обезьяну: тело его походило на человеческое, но при очень длинных руках и коротких ногах. Существо было сплошь покрыто мехом различных оттенков — серым, коричневым и черным, а лицо ему заменяло нечто, похожее на маску демона, какие дети надевают в праздники. Впрочем, этот демон был напуган не меньше самих гвардейцев.

— Ты кто? — спросил Вансен.

— Оно заколдованное, — резко ответил Саутстед.

Существо одарило его презрительным взглядом и повернулось к Вансену. Зрачки желтых глаз, лишенных белков, представляли собой черные вертикальные полоски, как у козла.

— Гоблин я, — проскрежетало существо в ответ. — Из племени Три Воды. Вы все мертвецы. Все.

— Мертвецы? — переспросил Вансен, стараясь подавить предательскую дрожь в голосе.

— Она нести белый огонь. Она сжигать ваши дома, пока не останется лишь пепел. — Существо издало странный свистяще-шипящий звук. — Из-за ноги, старой и кривой. Отстал. Не увидеть мне ее красоты, когда она вас прикончит.

— Убейте его! — потребовал Саутстед сквозь стиснутые зубы.

Вансен поднял руку, успокаивая гвардейца.

— Он шел за армией сумеречного племени, — понял капитан. — Возможно, он один из них. Во всяком случае, он их подданный и может многое рассказать нам.

Феррас посмотрел вокруг, подыскивая, чем бы связать гоблина, отчаянно бившегося в руках у Дайера.

— Никогда, — сказал гоблин странным неприятным голосом. — Ни за что не помогу солнцепоклонникам!

В следующий момент он изогнулся, яростно дернулся, повернулся так, будто у него не было костей, и впился зубами в руку Дайера. Тот закричал от боли и неожиданности и бросил тварь оземь. Та попыталась удрать, но одна нога ее действительно была покалечена и беспомощно волочилась. Не успел Вансен и рта открыть, как Доли прыгнул вперед и снова схватил гоблина, потом придавил его луком к земле. В ту же минуту Дайер оказался рядом и, прижимая окровавленную руку к себе, принялся пинать корчащееся существо ногами. Саутстед подскочил к ним, размахивая мечом и выкрикивая проклятия. Дайер и Доли отступили, а Саутстед замахал мечом. Все трое издавали звуки, похожие на лай собаки, — вопли ужаса и ярости.

Когда Вансен подоспел, гоблин был мертв: желтые глаза помутнели, а на земле валялись окровавленные клочья меха и куски плоти.

Баррик не желал ее видеть, но Бриони не сдавалась. У брата и раньше наблюдались неожиданные вспышки гнева, но сегодняшняя оказалась сильнее и страшнее всех предыдущих. Принц был раздражительным и скрытным, но происшествие с помощником трактирщика не укладывалось ни в какие рамки.

Бриони наклонилась к самому лицу пажа, стоявшего едва ли не насмерть возле комнаты брата и смотревшего на принцессу с трепетом. Он, казалось, отдаст свою десятилетнюю жизнь, защищая эту дверь.

— Передай моему брату, что я вернусь после ужина, — приказала мальчику Бриони. — И скажи ему, что мы обязательно поговорим.

Уходя, она услышала, как паж торопливо открыл и захлопнул за собой дверь, словно удирал из клетки с львицей.

«Интересно, боится ли меня кто-то так, как боятся Броуна? Или перемен настроения Баррика?»

Странная мысль. Бриони никогда не считала себя способной вселять ужас, хотя нередко проявляла нетерпимость к глупости или нечестности.

«Зория, девственница-воительница, дай мне сил стать мягче».

Молитва напомнила ей про болвана-поэта и собственный странный каприз. Зачем ей понадобился этот человек? Чтобы позлить Баррика и лорда коменданта? Или все-таки ей понравилась его грубая лесть?

Мысли путались в голове. Бриони шла по коридору мимо портретов своих предков, живых и почивших — отца, дедушки Остина, прадедушки Англина Третьего, — но не замечала их. Сегодня даже королева Лили, гроза серых отрядов, самая прославленная женщина в истории Южного Предела, не задержала ее внимания. В другие дни принцесса нередко подолгу стояла перед ее портретом, смотрела на прекрасное лицо и темные волосы и размышляла о женщине, сумевшей сохранить королевство в самые суровые времена. Бриони пыталась представить, что чувствует человек, оставивший след в истории. Однако сегодня знакомые лица прославленных предков оставляли ее равнодушной. Она взглянула лишь на портрет Санасу — жены короля Келлика Эддона.

Обычно она смотрела на этот портрет мельком. Все, что она знала о королеве, было печально. Санасу слишком тяжело и долго переживала смерть великого короля Келлика. Траур ее длился много лет — она оставалась вдовой, молчаливой и одинокой, будто превратилась в призрак. Она отстранилась от дел управления государством, и ее сыну пришлось принять их на себя задолго до того, как он вступил на трон. У привыкшей к ответственности Бриони эта женщина вызывала отвращение. Однако на этот раз, несмотря на тревогу, принцесса впервые заметила в портрете то, на что раньше не обращала внимания: Баррик был поразительно похож на прабабушку Санасу, изображенную в черных траурных одеждах. В последнее время глаза брата казались горящими и полными страдания, что еще больше увеличивало его сходство с покойной королевой.