Патриция Бриггз - Удар Ворона

– Я не ожидала случившегося… но я не сидела сложа руки, когда твоя семья рисковала всем, Джес. Я помогала всем, чем могла.

Она замолчала, потому что ей нечего было больше сказать и потому, что, если бы произнесла еще хоть фразу, то кричала бы до боли в горле. Она надеялась, что сказала достаточно, чтобы Джес сохранил то хрупкое равновесие, которое у него существует гораздо дольше, чем у других таких, как он.

Ей следовало отдалиться от него, уйти сразу после первого поцелуя.

– Никогда раньше не видел, как ты плачешь, – мягко сказал Джес и провел рукой по ее щеке. Прикоснувшись к ее коже, он негромко зашипел, как человек, дотронувшийся до раскаленного угля.

Она пыталась взять чувства под контроль, отойти, чтобы не тревожить его. Она не хотела причинить ему новую боль.

– Ш-ш-ш, – говорил он, взяв ее за плечи и поворачивая к себе.

Хенна сопротивлялась: она не хотела, чтобы он смотрел на нее, на разбухшее лицо и покрасневшие глаза. Не хотела смотреть на него и видеть, как знание того, кем она была раньше, создает между ними непроходимую пропасть. Но он сильнее ее и настойчивее. В конце концов она попыталась удержать небольшое расстояние между ними.

Теперь его лицо было слишком близко к ней, чтобы понять его выражение, она видела только блеск глаз, когда он наклонился и лизнул ее разбитую губу.

– Я тоже не хотел причинять тебе боль, – сказал он. – Никто из нас не хотел. Прости. Я верю тебе, верю. Я был почти уверен, что ты не предашь нас, но Защитник тоже должен был поверить в это. Он не стал бы меня слушать. Успокойся.

Он поцеловал ее, и этот поцелуй отличался от предыдущего как небо от земли: поцеловал сомкнутыми губами, мягкими, нежными и любящими.

– Мама говорит, что Вороны умеют хранить тайны; я думаю, она права, – говорил он. – А папа говорит, что небезопасно что-то утаивать от себя. Он тоже прав, по-моему.

Она перестала сопротивляться, и он убрал руки с ее плеч. Легко провел правой рукой по груди и спустился вниз, к животу, словно почувствовал, какой тугой комок горя, боли и гнева она хранит здесь.

– Я причиняю тебе боль, – сказала она, не в силах заставить себя отодвинуться. – Я не хочу этого делать. Дай мне время, и я…

– Снова это похоронишь? – Его голос негромко звучал у ее уха. – Не думаю, что это разумно.

Он поцеловал мочку ее уха, шею, легко покусывая, распускал тугой воротник.

Она готова была поклясться, что для нее нет ничего нового в страсти, но под неопытными интуитивными движениями Джеса обнаружила, что ошибалась. Он только начал, а она дрожала от страха, что он остановится, перестанет прикасаться к ней, перестанет говорить с ней этим бархатным голосом… перестанет любить ее.

– Пожалуйста… – сказала она таким же негромким голосом. Пожалуйста, не позволяй мне причинять тебе боль. Трогай меня. Люби меня. Но она не позволила себе сказать это.

Он встретил ее взгляд и улыбнулся, они оба улыбнулись: Джес и Защитник.

– Не волнуйся, – сказал он, продолжая только что начатое путешествие.

Его губы продвинулись от шеи к ключице, а руки – вниз по изгибу спины и по бедрам. Он остановился лишь тогда, когда губы почувствовали тот комок горя и памяти, который обнаружили руки.

– Здесь, – сказал он, – так много горя. Позволь помочь тебе.

Он прижался лбом к ее животу. И его тепло смягчало старую боль, а холод Защитника облегчал ее.

– Не держись так за боль и ненависть, – сказал Защитник голосом таким же мягким, каким был голос Джеса. – Я разделю свой гнев с Джесом, и станет легче. Иногда на обиды нужно взглянуть при свете дня, Хенна, чтобы их можно было пересчитать, и тогда они смогут уйти.

Она вздохнула и почувствовала, как отвратительный груз, который она хранила в глубине души даже втайне от себя самой, вздрагивает при свете, который принес Джес.

– Так много мертвых, – сказал он, и голос его звучал чуть тише, чем голос Защитника. – Слишком много, чтобы держать их здесь. – Его мозолистая рука легко коснулась места над ее сердцем. – Ты любила их, и они любили тебя. Им было бы больно узнать, что они причиняли тебе такую боль. Отпусти их.

– Ты не можешь читать мои мысли, – ответила она, потрясенная точностью его слов.

– Конечно, нет, – согласился он. – Но я чувствую то, что чувствуешь ты, и вспоминаю тех, кого потерял, и боль та же самая. Причина та же. – Он улыбнулся, прижимаясь к ее щеке; она почувствовала ямочку. – Эгоизм.

– Эгоизм?

Ее поразило, что он как будто принижает ее страдания, делает их обыденными. Она попыталась высвободиться.

Он рассмеялся, низко и негромко, и крепче прижал ее к себе. Смех Защитника затронул что-то в глубине ее души, и она снова уступила.

– Эгоизм, – повторил он. – Я не знаю, куда уходят мертвые. – На этот раз рассмеялся Джес, и звук был менее изящным, менее прекрасным, но более веселым. – Но они уходят, оставляя тела. Я видел это. Я чувствовал это. Они уходят в радости, Хенна, боль и страх остаются позади, с теми, кто остался оплакивать их. С тобой и со мной. И боль, которую мы испытываем, она только для нас. Я никогда не увижу свою маленькую сестру Мехиллу, которая умерла в тот год, когда родилась Ринни, и это печалит меня. Ради меня. Я оплакиваю ее даже сейчас, хотя прошло уже одиннадцать лет, как она умерла. Это не плохо, что я горюю, но эгоистично.

Он сел, чтобы поцеловать ее в живот, потом потерся щекой, и его дневная щетина задевала ткань ее юбки.

– Пусть их смерти уйдут, – сказал он. – Пусть они перестанут преследовать твое сердце.

Он ждал, как будто прислушивался к чему-то, чего она не могла слышать. Его терпение, тепло его рук – он словно защищал ее от любых бед – все это было слишком трудно перенести.

– Ах, вот оно, – сказал он, вставая, так что теперь она со всхлипыванием могла прижаться лицом к его груди. – Мы с Защитником тоже плачем.

Он принялся покачивать ее и запел колыбельную, как мать, успокаивающая усталого ребенка. Он не Бард, но голос его звучал прекрасно.

Когда она отстранилась, он ладонью вытер ей щеки.

– Ты должна простить их, – сказал он. – Они давно мертвы, и твой гнев вреден только тебе. Прости их за то, что умерли и оставили тебя. Прости Хиннума, если это он любил тебя так сильно, что не смог позволить тебе умереть и избавиться от боли.

Хенна испугалась.

– Ты ребенок, – сказала она. – Как ты можешь все это знать?

Шаг, который она сделала назад, получился неловким, спотыкающимся – совсем не решительный широкий шаг, как она хотела, но цели он достиг. Его прикосновение слишком волнует, оно слишком необходимо.

Он улыбнулся.

– Истина остается истиной, кто бы ее ни произнес. Отец знает много таких высказываний. «От прощения ты получаешь больше, чем тот, кого прощаешь» – из числа его любимых.