Дарелл Швайцер - Маска чародея

Он сидел с кинжалом в руке, приготовившись разрезать изображение. Но, когда он увидел меня, лежащим на прилавке, то встал во весь рост, показавшись мне даже выше, чем был на самом деле. Я подался назад и упал на спину, больно ударившись об пол. Перепрыгнув прилавок, он молча надвигался на меня, тяжело дыша. Я поспешил откатиться подальше. Кинжал выскользнул у него из рук и воткнулся в пол. Я вскрикнул. Он схватил меня за лодыжку, а я изо всех сил лягнул его в лицо другой ногой. Моя школьная сумка каким-то образом оказалась у него в руках, и в тот миг, в пылу борьбы я вел себя как сумасшедший: вместо того, чтобы поспешно отступить, я бросился сражаться насмерть за сумку, где лежали ручки, пузырьки с чернилами, рукопись, деревянный божок и несколько монет.

Он вновь накинулся на меня с кинжалом и рассек левую штанину, глубоко порезав бедро. Почти не сознавая, что делаю, я потянулся к его руке, сжимавшей кинжал. Я вспомнил об огне, и огонь вспыхнул у меня на ладони, и теперь уже закричал Намек. Забыв про кинжал, оставшийся у меня в бедре, он пополз прочь, слишком потрясенный, чтобы понять, что холодное пламя не обжигает.

— Грязный ублюдок! Ты все равно скоро умрешь! Мы надеялись, что ты мертв, и мертв уже давно. Потом я решил, что сам смогу избавить от тебя мир. Моей жене пришла в голову мысль получше. Она просила меня задержать тебя здесь, пока она сходит за солдатами и священниками…

Преодолевая боль, я встал, с трудом вытащил кинжал из ноги, бросил его на пол и поковылял к двери, прижимая к себе сумку.

— Я был твоим другом…

— Неужели ты так ничего и не понял, Секенр? Совсем ничего? У чародеев не может быть друзей.

— Извини. Я пойду. Постарайся все же вспомнить, что я был твоим другом.

— Мой друг мертв.

Я подошел к выходу. Горячая кровь лилась по ноге непрерывным потоком. Боль усилилась. Я боязливо выглянул на улицу — никакого намека на солдат. Возможно, жене Намека не удалось убедить власти, что чудовище, которым пугают детей, собственной персоной сидит, дожидаясь их в лавке ее мужа. Наверняка за подобную информацию была назначена награда, и жрецам приходилось каждый день выслушивать самые неправдоподобные истории.

Пошатываясь, я попытался побежать и даже умудрился сделать это — хотя наполовину бежал, наполовину подпрыгивал. Намек вышел из мастерской и крикнул мне вслед:

— И не надейся, что сможешь скрыться! Всем известно, где тебя искать!

Это действительно было прекрасно всем известно, но меня уже ничего не могло остановить. Вечерний сумрак давно сгустился в воздухе. Тени от домов растянулись по улицам, и нищие забрались на крыши. Хозяева заперли окна и двери. На вершине башни храма Сюрат-Кемада священники забили в колокола и затянули молитвы, чтобы хищная пасть смерти не разверзалась над городом хотя бы еще одну ночь.

Завернув за угол, я оказался среди разбитых лодок, выставленных в ряд на опорах в ожидании ремонта, и нос к носу столкнулся с эватимом, который, пыхтя, поднимался по лестнице из лежавшего внизу дока. Он широко распахнул свою крокодилью пасть. На миг мне показалось, что во рту чудовища я вижу ночное небо, звезды и сияющую луну, но эватим лишь зашипел на меня, даже не попытавшись преследовать, когда я пробежал мимо.

Боль в ноге все усиливалась. Левая ступня стала мокрой от крови. Я сел на бочку, оторвал полоску от своих пропавших штанов и, как сумел, перевязал рану.

Наконец я доковылял до заброшенного порта на окраине перед самым моим домом и несмотря на риск обреченно побрел мимо разбитых лодок, и мне казалось, что темная вода в реке кишит мертвыми телами.

Добравшись до крыльца, я без сил повалился на него, с облегчением прильнул к знакомым перилам и уже готов был пролежать там всю ночь. Но что-то темное, пахнувшее грязью и разложившейся плотью двинулось из тьмы в мою сторону. Я с трудом поднялся, взялся за ручку двери, произнес магическую формулу, отпирающую замок, ввалился в дом, запер дверь тем же заклинанием, но произнесенным наоборот, и водрузил тяжелый засов на место.

Сохранил ли я здравый рассудок после всего этого сказать не могу. Во всяком случае, я не предпринял никаких мер предосторожности. Наверное, это слишком большая потеря крови заставила меня поглупеть.

Прислонившись спиной к двери, я медленно сполз на пол, дрожа от страха, боли, обиды и слабости и вцепившись в свою школьную сумку, словно от нее зависела моя жизнь. Думаю, я ненадолго уснул, так как лишь во сне комната могла вдруг наполниться сердитыми людьми с угрюмыми лицами, расхаживавшими туда-сюда, ссорившимися и ворчавшими, — все они были чародеями, и звали их Таннивар, Орканр, Тально и Бальредон. Мой отец Ваштэм тоже был там, точно такой же, каким я видел его в последний раз при жизни — изможденный, извивавшийся из стороны в сторону и двигавшийся так, словно его спина и ноги были изуродованы неведомой болезнью.

Но, когда я открыл глаза, оказалось, что я сижу в темноте в совершенно пустой прихожей. Ногу ужасно жгло. Я осторожно потрогал ее. Кровотечение, скорее всего, почти прекратилось. Впрочем, если не сгибать ногу, боль была вполне терпимой.

Дом скрипел, двигался и говорил разными голосами. Один раз мне даже показалось, что наверху мама поет Хамакине колыбельную, укачивая ее на ночь. И отцовская мастерская взывала ко мне, заточенные в бутылках жертвы угрожали, умоляли и бормотали что-то невнятное.

Мне даже показалось, что я вижу самого себя — маленького, одетого в неподвязанную детскую тунику со школьной сумкой под мышкой, метнувшего в мою сторону загадочный взгляд перед тем как поспешить прочь. Люк то и дело открывался. Лестница трещала и скрипела под тяжестью того, кто поднимался с причала.

Незадолго до рассвета появился мамин геват, изображавший самого Сюрат-Кемада, — деревянный человек-крокодил со светящейся чешуей. Он плыл по воздуху его громадный, протянувшийся через все комнаты дома хвост извивался, а гигантское ничего не выражающее лицо бога нависло надо мной, шепча имена всех, кто теперь жил во мне.

Бледный рассвет забрезжил сквозь щели в ставнях. Снаружи многоголосым хором запели речные птицы. Их вспугнул человеческий голос — кто-то громко кричал. В ответ ему раздался другой крик, затем третий. Вдали заиграл рог.

Как и сказал Намек, все знали, где меня искать. Я подумал о бегстве, но бежать было уже невозможно. Даже не невозможно, бессмысленно. Здесь, в этом доме, был для меня центр мироздания. Именно здесь — в единственном доме, который я помнил, в котором я жил. Именно здесь, несмотря на все его причуды и капризы, несмотря на населявших его призраков. Куда мне было бежать? Я не мог бежать из этого дома точно так же, как не мог и вылезти из собственной кожи.