Виктория Дьякова - Камни Юсуфа

— Иди, — настойчиво прервала его Вассиана. — Мне помнится, тебе не терпелось поучаствовать. Вот и поучаствуй теперь.

— Слушаюсь, госпожа. — Гарсиа быстро пошел по направлению к дому.

— Сейчас все будет хорошо, милая моя, — Вассиана присела на скамейку, держа соколиху меж ладоней.

Вскоре вернулся капитан де Армес. Он принес небольшой флакон красного венецианского стекла, в котором мерцала густая темно-лиловая жидкость. Вассиана взяла флакон из его рук.

— Ну, голуба моя, раскрой клювик, раскрой… — попросила она соколиху. — Сейчас мы выпьем — вот так. И силы к нам вернуться, и крылышко срастется…

— Что это ты даешь ей? — спросил с удивлением смотревший на нее Никита.

— То же, что и брату твоему, когда он был при смерти, — ответила гречанка. — Слезы лекаря моего, карфагенского пифона. По ночам он плачет, тоскуя о карфагенском оазисе, где вырос, и который давно уже превратился в пустыню, так как его разрушили римляне. Слезы пифона — древний эликсир жизни. Он убивает смерть. А еще он помогает тем, кого сама жизнь превращает в пустыню.

Несколько капель из флакона упали на крыло соколихи. Она перестала дрожать и скоро задремала на руках у Вассианы.

— Будет жить? Будет, госпожа? — взволнованно спрашивал Сомыч, заглядывая Вассиане через плечо.

— Будет, будет, — успокоила его княгиня. — Иди, Сома, подготовь для своей красавицы клетку, а я пока ее подержу. Скоро ей полегчает. Веришь?

— Как не верить! — изумлялся Сомыч. Не теряя времени, он поспешил исполнить приказание княгини.

— Вы тоже свободны, капитан де Армес, отнесите лекарство на место, — гречанка передала де Армесу флакон. Молча поклонившись, Гарсиа ушел.

Вассиана с Никитой остались вдвоем. Князь Ухтомский некоторое время безмолвно наблюдал за ней, потом присел на скамейку рядом.

— Ты нянчишься с ней как с младенцем, — сказал он с улыбкой. — Странно, почему у тебя нет детей, тебе бы пошло качать на руках малыша…

— Да, наверное, пошло бы, — тихо согласилась княгиня, не поднимая лица, — да не пришлось…

Он молча положил руку на ее колено. Совсем рядом, над своей шеей, она почувствовала его взволнованное дыхание. Слова готовы были сорваться с его губ — и она знала наперед, что это были за слова.

— Не говори, — горячо прошептала Вассиана, повернувшись, — не говори ничего. Все знаю, что хочешь сказать. И потому молю — не надо. Чтоб не пришлось мне отвечать тебе. Ведь правду сказать не могу, и не хочу, чтобы ложь стояла между нами…

Его лицо было совсем близко, каждой клеточкой кожи она чувствовала томивший его жар, зажигавший и ее сердце. Его губы почти касались ее губ.

— Нет, нет… — она отстранилась, — нельзя нам. Пойми, не потому, что брату твоему верность храню, хотя был он всегда добр ко мне и зла от меня не заслужил. А потому… — она запнулась на мгновение, переводя дух, — что дорог ты мне, Никита…

Признание вырвалось помимо воли княгини, и тут же на бледных щеках ее проступили красноватые пятна. Длинные темные ресницы взволнованно дрогнули.

— Мне лицо твое дорого, каждая линия тела, руки, голос, но нет… От того, что дорог, потому и говорю — не надо. Знаю я, что затянет тебя пагубная страсть. Не меня погубишь, обо мне речи нет, с меня как с гуся вода — не в первый раз. Себя погубишь… И не княжеский гнев страшен, куда пуще опасность есть…

— Мне не жить без тебя… — слова как вздох сорвались с губ его и камнем упали ей на грудь, сдавив мукой сердце.

— Но и со мной не жить, — едва слышно ответила она, тщетно стараясь скрыть горечь своих слов. — Ты и вообразить себе не можешь… Не поверил бы никогда, но так и есть: не хозяйка я себе самой, раба еще бесправней твоих холопов. Мне все позволено ради корысти, и ничего — ради сердца.

— Что ты говоришь? Не понимаю я, о чем ты? — Никита обнял ее за плечи, хотел прижать ее голову к своей груди, но она опять отстранилась.

— Оженишься ты, Никита, — быстро продолжала она, — забудешь меня. Жена нарожает тебе детей — будешь счастлив. Все пойдет добрым путем…

— Нет, не женюсь, — вздохнув, ответил он. — Коли моя воля какое значение будет иметь — ни за что. Ты о Лизке Шереметевой не думай. Это еще когда покойная Наталья Кирилловна жива была, сговорились они с моим отцом. Она сама ведь в девичестве Шереметева. А я мамки своей не помню, померла рано. Я один у отца был. Вот Наталья Кирилловна и порадела обо мне. Своих-то сыновей она для царевен по-знатней берегла, чтоб от Рюриковичей — не меньше. А мне тогда лет двенадцать было. Я Лизки Шереметевой в глаза не видал. Не знаю даже, хороша ли собой. Пока в сердце покой был, так и не думал об этом. Все так живут: как родители скажут — так тому и быть. Пошел бы под венец, что сделаешь? Да тут отец помер, война одна-другая, все откладывали сватовство. Теперь только понимаю, для чего Господь возвел все препятствия на том пути: чтобы я тебя встретил. Коли Алексей Петрович настаивать не станет, то лучше уж один останусь. Если же станет сватов к Шереметевой посылать — в монахи уйду, другого пути избежать свадьбы нет. Грех, порой, Вассиана, великий я на душу беру, не простит мне Господь — брату своему добра не желаю, чтоб овдовела ты хочу…

— А Стеша? Утешает тебя? — спросила княгиня, отводя взгляд.

— Ты никак меня к дворовой ревнуешь? — рассмеялся Никита. — Но это же смешно, ты с тетки-то Емельяны сумасбродной пример не бери…

Княгиня снова повернула к нему лицо, и он замолчал, очарованный. Он вдруг увидел, что глаза у Вассианы не синие, как он привык и любил их такими. Зародившись где-то в темно-синей глубине ее глаз, яркий зеленоватый огонь поднимался и разрастался, вспыхивая золотыми искрами, и цвет их теперь напоминал зеленоватые воды моря, мерцающие в бликах солнечного предгрозья. Казалось, спала пелена с ее души, глаза ее просветлели, засияли, как расплавленное золото.

— На самом деле, это даже более смешно, чем ты можешь себе вообразить, — сказала она мягко, не отводя взгляда. — Но обещай мне, я прошу, что больше не позовешь Стешку…

— Обещаю, — быстро согласился Никита. — Только и ты мне скажи о Гарсиа…

— А ты меня ревнуешь к капитану? Он — всего лишь слуга, — ответила, улыбнувшись Вассиана. — Он не чувствует и половины того, что чувствуешв ты…

— Как это так? — удивился Никита.

— Да так. Им владеет одна-единственная страсть, но лично ко мне она имеет лишь косвенное отношение, женщина тут не соперница…

— Мне кажется сейчас, что ты другая, — сказал Никита, рассматривая ее лицо и ласково прикасаясь к расшитым золотом рукавам ее одежды, — что я не знал тебя такой…

— Другой я тебе не нравлюсь? — спросила его Вассиана

— Ты мне любой понравишься, — с подкупающей честностью ответил он. — Если бы я увидал тебя такой лет шесть назад в Риме, я бы сразу голову потерял…