Луи Басс - Роскошь изгнания

Хотя Кристофер и Фрэн прекрасно ладили между собой, они даже в младенчестве были разными. Кристофер был золотым ребенком, тихим и уже тогда задумчивым. Фрэн, родившаяся спустя пять лет после Кристофера, не давала нам покоя ни днем ни ночью, орала, словно ее черти поджаривали.

Однажды, когда Кристоферу было двенадцать, соседи обвинили его в том, что он насыпал песку в бак их новенького «вольво». Я был доволен, во-первых, потому, что мой сын неожиданно для меня оказался храбрецом, а во-вторых, потому, что чертовы соседи никогда мне не нравились. Не показывая, что я горжусь им, как иногда и следует поступать отцам, я устроил ему хороший нагоняй. Кристофер понуро слушал, а потом вдруг разразился слезами и признался, что он тут вовсе ни при чем, что это все Фрэн, ее рук дело. А он просто боялся мне рассказать. Лишь тогда я понял, что настоящий заводила у них – она, хотя и на пять лет младше его.

С возрастом она не стала покладистей. Когда ей было четырнадцать, один из учителей поймал ее на проступке, подробности которого до сих пор покрыты мраком, – тогда она привела в действие огнетушитель в мужском учительском туалете. Ее не выгнали из школы только благодаря дипломатическим усилиям с моей стороны, выразившимся в изрядном пожертвовании на новый спортзал. Она каким-то образом изловчилась сдать экзамены и перейти в следующий класс. Что было дальше? А то, что целыми днями она бездельничала, слушала так называемую «музыку» у себя в комнате, а по ночам усвистывала из дому и успела переспать с половиной южного Лондона.

В отличие от Элен, я чувствовал, что мой долг – приструнить нашу дочь, но мое намерение грозило привести к некоторым трениям в семье. Жена во время одного из наших с ней многочисленных споров относительно политики laissez-faire [Непротивление (фр.).] в отношениях с дочерью сравнила себя с пацифисткой, живущей в одном доме с милитаристом и ядерной бомбой.

Братец «бомбы», несмотря на все свои заскоки, водился с компанией, вызывавшей меньше опасений. Главным образом ради него я и двинулся в книжный бизнес: за первые два года после окончания университета торговля антиквариатом фактически перешла в его руки, и он доказал, что обладает удивительной деловой хваткой и, возможно унаследовав малость от материнской проницательности, был способен мгновенно определить подделку. Он жил в квартире над большим моим магазином, но часто приходил к нам к обеду. Мы прекрасно с ним ладили. По правде сказать, Кристофер, такой мягкий по натуре, отлично ладил со всеми, даже с Россом, с которым часами мог болтать об эстетике, постмодернизме, деконструктивизме и прочем вздоре.

Мы ужинали на кухне, столовая с ее длинным столом и бархатными портьерами была слишком роскошной, чтобы пользоваться ею каждый день. Естественно, главной темой общего разговора был Гилберт и его письма. Элен в очередной раз заявила, что во всем этом есть что-то мерзопакостное, чем позабавила меня и Росса. Однако сами письма остались лежать у меня в кармане. Все-таки я уважал ее чувства, а кроме того, знал, что стоит Кристоферу увидеть шифрованные страницы, и он будет для нас потерян на остаток вечера.

К концу ужина меня уже так и подмывало позвонить Вернону и узнать, как продвигается расшифровка. Тем не менее я сдержался. Ничего не случится, если подожду до завтра, решил я.

Когда мы приступили к сыру, влетела Фрэн.

Уже по ее шагам в коридоре я понял, что она вдрызг пьяна. Радостное возбуждение, которое я испытывал с момента моей находки, сменилось раздражением: это был незабываемый день в моей жизни, и я не хотел, чтобы теперь мне его испортили.

Дверь в кухню распахнулась, и мы, обернувшись, увидели на пороге восхитительную, как всегда, Фрэн, нетвердо державшуюся на ногах, как все юнцы, которым достаточно только пробку понюхать. Одета она была в своей манере – словно, как могла, старалась скрыть свое природное изящество. Но скрыть его было невозможно даже этим шиком барахла с распродажи, который я всегда находил невыносимо претенциозным. Свитер слишком велик, так что ее тонкие руки тонули в рукавах. Юбка коротка, но бесформенна. Тяжелые туземные серьги едва выглядывали из-под светлых волос. На ногах – горные ботинки, мужские и нарочито обшарпанные. Я чувствовал, что она так вырядилась специально, чтобы вывести меня из себя.

Минуту Фрэн молча стояла в дверях, покачиваясь, явно желая напомнить нам, какая она чертовски независимая и самостоятельная, затем сказала: «Привет!» – и хихикнула.

Мы поздоровались в ответ. Повисло неловкое молчание. Фрэн снова хихикнула.

– Проходи и садись, детка. Ты что-нибудь ела?

Словно не слыша матери, Фрэн повернула голову, и ее разбегавшиеся глаза наконец-то сосредоточились на мне.

– Привет, папуля! Ты как, папуля?

Знакомый прием. Она знала, что я ненавижу, когда она приходит домой выпивши, и намеренно вела себя вызывающе, чтобы поставить меня в неловкое положение перед присутствующими. Я решил действовать ее же оружием.

– Я-то отлично, Фрэн. А вот ты как? – Однако я тут же почувствовал в своем голосе ту напряженность, которую Фрэн всегда вызывала во мне, и это меня взбесило. – У тебя такой вид, будто ты обслужила сегодня кучу мужиков.

– Клод! – застонала Элен, словно я ударил дочь.

Это разозлило меня еще больше.

– Надеюсь, ты не забыла трусики где-нибудь. Я…

– Клод! Прекрати!

– Трусики? – переспросила Фрэн, чуть ли не в истерике. – Не могу вспомнить. Лучше будет просто проверить.

И с этими словами задрала свою юбчонку.

Мы все знали, что она неуправляема и безумно гордится своими ногами, но на сей раз она перещеголяла самое себя. Мы застыли на месте. Рука Кристофера замерла, не донеся печенье до рта. Мне стало так стыдно, что я не в силах был произнести ни слова. Как бы далеко я ни заходил, похоже, моя дочь всегда опережала меня на шаг и всегда побеждала.

– Есть там что-нибудь? – сказала Фрэн, наклоняясь, чтобы заглянуть себе под юбку, и едва не падая. – Мне не видно!

Ко всеобщему облегчению, девчонка была в трусиках, таких крохотных, что я никогда не забуду. И таких узеньких, что по бокам торчали завитки волос. Мне стало просто нехорошо.

Когда нам показалось, что мы так и будем весь вечер сидеть в молчаливом замешательстве, Росс пришел на выручку, изрекши:

– О тягостная скука бытия!

Я расхохотался, Кристофер наконец откусил печенье. Элен сидела с озабоченным лицом и глядела на дочь. А Фрэн продолжала пошатываться, обмякшая и сконфуженная. Потом повернулась и пошла к себе наверх.

В нашей семье никогда не сомневались, за кем останется победа.

В те времена я в хорошую погоду обычно выходил наружу, чтобы выкурить последнюю сигарету и выпить последний глоток спиртного. Смотрел на машины, проезжавшие по улице, и на темные верхушки деревьев в Гринвичском парке, качающиеся во сне.