Ольга Брилева - По ту сторону рассвета

— Берен не объявлял тебя своим рабом, — Илльо забросил пробный шар и тут же попал в цель. При имени князя паренек ощутил теплое, почти родственное беспокойство.

Когда ни только прибыли в Дортонион, Илльо часто чувствовал, как оно исходит от горцев при виде Берена или при упоминании его имени. Потом, когда Берен начал опускаться — все реже и реже… Но с мальчишкой это было странно — он ведь видел своего князя в худшие минуты, был им даже крепко избит… А впрочем, этого мальчика наверняка колотили в жизни не раз, а вот спасение от такого мерзавца как Фрекарт, могло значить много.

— А что ты скажешь, если я верну тебя ему? — небрежно спросил Илльо.

Хлоп! — как будто с грохотом сошлись створки ворот. Руско замкнулся. Невозможно было прочесть его чувства.

Нет, одно читалось.

Страх.

— Прибьет он меня, — сказал мальчик.

Нет, он боялся не побоев. Кстати, — Илльо прикинул время прибытия в Каргонд. За полдень. Берен уже успеет заложить за ворот, но еще не упьется до полного свинства. Будет весел, добродушен и отходчив. Нет, своего сбежавшего слугу он не тронет — по меньшей мере, до вечера, когда ему начнут мерещиться крысы размером с орка… А вот тогда за жизнь любого малознакомого ему человека нельзя будет дать и горсти пшена.

Словно уловив мысли Илльо, Руско тихо сказал:

— Болтают, что ярн — уже не живой человек…

— Вот как? — Илльо слышал нечто в этом роде, но не из первых уст. — Как такое возможно?

— Ну, вроде бы как Сау… виноват, Повелитель Гортхауэр колдовством и мукой вынул из ярна душу, а в тело поселил семьдесят семь раугов.

— Ровно семьдесят семь? — Илльо постарался вложить в вопрос побольше насмешки и яду. — Не больше и не меньше?

— Ну, я не знаю… Я не считал.

— А сам ты как думаешь? Своя-то голова у тебя есть, и своего князя ты видел своими глазами. Человек он или нет?

— Тогда был человек, а сейчас не знаю, — мальчишка передернул плечами. — Болтают еще, что госпожа консорт — живой мертвец, и ночами пьет из людей кровь.

Илльо насторожился. В болтовню невежественных селян проникла капля истины.

— Это чушь, Руско, — сказал он. — И если я услышу, что ты повторяешь ее, я буду вынужден приказать тебя высечь. Госпожа Тхуринэйтель — такой же человек как ты и я.

— А вы разве не эльф, господин Ильвэ? — мальчик поднял глаза.

— Только внешностью, юноша. Душой я — человек.

— А разве так бывает?

— Мой отец — человек. Но даже если бы я не унаследовал человеческой природы от отца, Учителю дана власть освобождать души эльфов от вечного плена в круге этого мира. Освободил бы он и меня.

Похоже, паренек не понял, о ком идет речь, и Илльо уточнил:

— Вы называете Учителя Морготом.

Так и есть. Мальчик испугался еще сильнее. Илльо подумал, что он сейчас попытается бежать — ничего подобного. Он шел вперед все тем же твердым быстрым шагом.

— И что, — спросил он время спустя. — Мор… то есть…

Ему зримо было трудно выговорить «Учитель».

— Ты можешь называть его Владыкой, — подсказал Илльо. — Айанто — так это звучит на нашем языке.

— Айанто может и обратно сделать? Из человека — эльфа?

— Мог бы, несомненно, если бы пожелал. Но не пожелает этого никогда.

— А почему?

— Потому, юноша, что бессмертие — это проклятье эльфов. Их рабство. Запереть душу в пределы мира до его конца было бы жестоко без меры. Ты не находишь?

— Не знаю, — пожал плечами паренек. Но изнутри пробилось твердое отрицание.

— Я понимаю, — сказал Илльо. — Ты где-то видел эльфов — они ведь жили здесь, так? Ты разглядел только внешнее: вечную юность, красоту и силу… И не понял внутреннего: они лишены возможности расти и развиваться душевно. Пребывают такими же, какими пришли в мир — прекрасными внешне, застывшими, мертвыми внутренне…

Илльо пресекся, поймав чувства паренька. Пятнадцатилетний сопляк в драном дирголе и выгоревшем до серого башлыке испытывал к нему, рыцарю Аст-Ахэ и голосу Учителя в этих краях, жалость с оттенком презрения, как к убогонькому.

— Ты думаешь, я заблуждаюсь или лгу, — холодно сказал он. — Но ты ошибаешься. Впрочем, ты еще молод. Ты сообразительный паренек, Руско — не хочешь ли отправиться со мной в Аст-Ахэ?

— Куда? — не понял рыжий.

— В Ангбанд, — бросил Илльо.

Парнишку затопил такой страх, что Илльо передалась его дрожь в поджилках. Но он не попытался бежать и не остановился.

Илльо понял, что мальчик нравится ему все больше и больше. Жаль, что его проглядели, когда собирали детей для отправки в Аст-Ахэ. Если бы его подобрали вовремя, толку из него вышло бы гораздо больше, чем из Даэйрэт. А впрочем, и сейчас еще не поздно. Скоро приедут с Севера ребята. Мальчик немного попоет им — в отряде многие по части игры и пения дадут ему два къона вперед, но в этих простых горских песнях есть свое очарование, которое нельзя не оценить, а голос у мальчугана красивый… так что его будут кормить. Потом он убедится, что они не звери и пойдет в услужение к кому-нибудь… не такому взбалмошному, как Берен… А потом окажется в Аст-Ахэ, и поймет, что страшные сказки о Морготе — пустая болтовня…

— Не бойся, — сказал он. — Учитель не ест детей.

— Я уже не дитя, — Руско снова шмыгнул носом.

— Взрослых он тоже не ест. Ты бы многое увидел своими глазами… Тебе было бы над чем подумать.

Он услышал, как ноет в страхе сердце юного певца и вздохнул.

— Это не приказ. Я не собираюсь никуда отправлять тебя насильно. Я тебя вообще не удерживаю — ты свободен и можешь идти куда угодно.

Они уже давно вышли на тракт и были довольно близко от перекрестка.

— Я хочу в Каргонд, — упрямо сказал парнишка.

— Почему?

— Там торг и харчевня. Хорошо подают.

— А в замок со мной — не страшно? Или боишься, что снова сделают слугой?

— Если опять отдадите ярну — сбегу, — предупредил паренек.

Илльо прислушался к его чувствам. Страх был искренним, но страх он испытывал постоянно, и немудрено: «Морготов Голос» здесь боялись. А вот что было под страхом — Илльо понять не мог. Неужели радость? Да, радость.

— Чему ты радуешься, хотел бы я знать.

Паренек немного подумал прежде, чем ответить.

— Ну… С прошлого раза… Я знаю, что у вас не обидят, а на торге — запросто могут. Даже если ярн — то ненарочно, и спьяну. А там… Меня побили один раз, все что было отобрали, спасибо хоть лютня цела осталась.

— У тебя красивая лютня. Сильно попорченная снаружи, но красивая.

— Эльфийская.

— Я заметил. Откуда?

— От мертвого эльфа.

Парнишку снова передернуло, и сквозь страх пробилась жалость. Как и большинство людей Дортониона, он испытывал любовь к эльфам и непонятное перед ними преклонение. Видимо, зрелище «умершего бессмертного» оставило в душе ребенка неизгладимый след.