Ольга Брилева - По ту сторону рассвета

— Не плачь, госпожа Соловушка… не плачь… — Моррет попробовала протянуть левую руку, чтобы утереть слезы Лютиэн, но не удержала, уронила ее. — Подумай о том дне, когда ты будешь провожать князя. Вот, когда поплачешь.

«Нет», — подумала Лютиэн. — «Тогда я не смогу плакать. Как он не мог плакать над Финродом».

Сколько времени это тянулось? День боролся-боролся с ночью да и сдался, а потом ночь пошла на убыль… Пришел Финрос и какое-то время молча сидел в углу на лавке. Потом пришел и сел рядом с ним Радда. Лютиэн не отрываясь смотрела на Моррет, хотя та закрыла глаза. Берен ходил наверху, она слышала его мерные шаги. Потом она заметила, что Финрос спит, опершись локтями на колени.

Моррет вдруг начала задыхаться, ее сил уже не хватало, чтобы мышцы груди могли раздвинуть ребра для вдоха.

— Финрос, проснись! — сказала Лютиэн, и старик вскинулся, подбежал к постели жены и оттеснил Лютиэн.

— Моррет, Моррет! — заплакал он. Та открыла глаза, пошевелила губами, но не смогла ничего сказать. Ее голова поникла и дыхание отлетело.

— Вот и все, — Финрос одной рукой вытер слезы, другой прикрыл глаза умершей. Слезы выступили снова. — Она ведь младше меня была, госпожа Соловушка… В которых кровь орков — те недолго живут.

Берен, видимо, услышал что-то: сбежал вниз по лестнице и, отбросив дверной занавес, встал на пороге.

— Ты одно мне скажи, — обратился к нему Финрос. — Ты… ему… сильно врезал?

— Как только смог, хэлди, — Берен раскрыл объятия, и старик ткнулся лицом в его диргол. — Утешься, Финрос: она умерла свободной.

— О, я бы отдал свою руку, чтобы это оказалось правдой!

— Вот тебе в том моя рука, — Берен посмотрел ему в глаза с расстояния вытянутых рук. — Финрос, теперь нам придется уехать.

— Нет, лорд! Не сейчас…

— Сейчас, мой гостеприимный хозяин. Ведь твой сын, Турвин, приедет оплакать мать. А он присоединился к дружине Хардинга.

— Ну и что? — надулся Риан. — Пока еще я жив, и я здесь хозяин.

— Это верно; но что делать твоему сыну, если Хардинг спросит его? Кого предать, отца или князя?

— Хардинг не князь!

— Но твой сын клялся ему.

Финрос опустил голову.

— Вспомни, что ты сам подумал, когда я вернулся. И эти сомнения не оставят тебя до сих пор. Ты хочешь, чтобы парень разрывался между верностью и верностью?

— Хватит, лорд Берен. Твоя правда. И… уходи теперь. Дай мне поплакать над женой.

Они покидали деревню вместе с юным Рианом — Радвин должен был ехать к Каргонду, позвать своего дядю на поминальную тризну. Они спускались с горы верхом, а вслед им доносился вой женщин от могилы.

Это было неприятно и непонятно Лютиэн. Она знала, что женщины деревни не любили Моррет и боялись ее. Теперь же они вопили так, как эльфийская женщина может возопить только над самым дорогим ей мужчиной, лишь один раз в жизни, и то не всякая — она не могла представить себе мать или Галадриэль испускающими такой вопль.

Когда они попрощались с Радвином, Лютиэн сказала Берену о том, что чувствует. И Берен молчал так долго, что она думала — он не ответит, но он все же промолвил:

— Бывает, что люди лучше тогда, когда следуют приличиям, а не велениям своего сердца, mell .

— А когда Финрос женился на двух женщинах сразу — чему он следовал?

— Он пытался следовать и тому, и другому. Моррет он любил, но не мог жениться на ней, рабыне, да еще и порченой крови. Родичи и другие Рианы не потерпели бы наследника с примесью крови орка. Он взял в жены девицу из Дэррамаров, а Моррет была его наложницей.

— Он истязал их обеих. И сам страдал. Ваши законы жестоки…

Берен усмехнулся.

— А в том, как все сложилось теперь, чудится злая шутка судьбы, — сказал он. — Потому что наследует ему все равно Турвин, чья кровь на одну восьмую — кровь орка. И никто не возвышает против этого голоса, потому что после прошедших десяти лет в стране появилось немало ребятишек с долей орочьей крови… И потому что лучше Турвин, хоть и порченый, а свой, чем выскочка, которого назначит Хардинг, если замок останется без наследника. Сука удача.

— Что ты сказал старику, когда вы прощались?

— Сказал, что если он будет жив в тот день, когда лорд Маэдрос пойдет на Ангбанд — то пусть он снимает всю деревню с места и бежит на юг как можно быстрее. Пусть они забудут о домах, имении и урожае — спасаются, как из огня. Ибо это и будет огонь. А если он умрет прежде чем увидит тот день — пусть перед смертью свяжет Радду клятвой сделать это.

— Когда ты так говоришь о будущем, я тебя боюсь.

— Когда я так говорю, я сам себя боюсь. Как бы мне хотелось не знать всего этого и не думать…

Лютиэн замедлила ход своего коня, приведенного Нимросом — чтобы взглядом попрощаться с той горой, где они провели последний месяц лета.

— И куда же мы едем теперь? — спросила она.

— К замку Даллан, в такую же глушь, как и здесь.

Он вдруг тепло усмехнулся.

— Ты видела, как человек умирает. Может быть, увидишь, как человек рождается.

Человек рождается в муках.

Хотя Даэйрет вопила больше от страха, чем от боли, а с другой стороны — чем больше она боялась и вопила, тем сильнее сжималась внутренне и тем страшнее была боль. Лютиэн пожалела о Даэроне, который знал такие песенные чары, что могла бы уснуть даже рожающая женщина. Увы, Даэрона нигде поблизости не было. Берен предложил свой способ, который людские лекари иной раз применяют к тяжелораненым, чтоб не дергались и не мешали врачам: огреть колотушкой по голове. Сказал он это довольно громко; услышала Даэйрет или нет, но вопить и требовать дурманного зелья перестала. Теперь, когда ее скручивало, она только громко стонала и кусала край покрывала. Берена бедняжка по-прежнему боялась больше всего на свете.

Но, когда схватки перешли в потуги и Лютиэн подняла девочку с постели, она снова задрожала в страхе.

— Нет… Так нельзя… я не могу… Он упаде-о-о-от!

— Не говори глупостей. Присядь, как в отхожем месте, крепко держись за столб и тяни так, словно хочешь выдернуть его из земли.

Даэйрет вцепилась в кровельный столб как в родную мать. На то, чтобы спорить, сил у нее больше не было — ребенок пошел. Два усилия, понадобились девушке, чтобы разрешиться от бремени. Перерыва между первым и вторым хватило только на то, чтобы сделать несколько больших вдохов. Она уже не стонала и не вопила: вся полностью ушла в последний рывок. Крошечное тельце выплеснулось в ладони Лютиэн, стремительно меняясь в цвете — от темно-синего до густо-красного. Лежа на руках личиком вниз, младенец откашлял воду утробы и заплакал. Юная мать тоже разрыдалась.

— Нет, — Лютиэн остановила ее, когда она попыталась встать. — Еще послед.

— У меня ноги сводит! — простонала Даэйрет.