Константин Бояндин - Осень прежнего мира

Более часа Ирентлам, наливавший себе новые и новые чашки чая, рассказывал о том, как ему довелось спускаться в мало кому известные долины посреди Западных хребтов, где он находил давно позабытые всеми селения, в которых жили люди (и прочие существа), также незнакомые с теми событиями, что потрясали весь остальной мир.

— В одном из них меня сначала приняли за миссионера и чуть было не приговорили к съедению, — рассказывал он. — Потом, правда, я помог тамошним старейшинам извлечь со дна пересохшего колодца одну очень важную для них реликвию. Поскольку я спустился и поднялся обратно, будучи только в набедренной повязке (это всё, что они мне позволили одеть), они решили что духи гор благожелательны ко мне. Правда, чтобы выкупить свою свободу, мне пришлось совершить для них ещё несколько подвигов… — он рассмеялся. — Расскажу как-нибудь в другой раз.

Со стороны Сунь Унэна послышался шорох, что-то свалилось и растерянный голос монаха произнёс шёпотом:

— Проклятье…

— Что такое? — все вскочили и подбежали к шатру Унэна. Тот молча протянул им ладонь. На ней лежала одна из его метательных звёзд. Поверхность её потемнела, и, занимая собой весь центр плоскости, на зрителей глядел глаз. Самый настоящий, с веками, радужкой и зрачком. Отблески света от костра падали на тусклую поверхность металла, отчего глаз казался живым.

— Хотел было подточить, а тут вон что, — монах осторожно перевернул звезду. Тыльная поверхность стала бархатисто-чёрной. — Теперь даже не знаю, что от неё ожидать…

— Дай-ка — Коллаис осторожно, боясь порезаться, положила тяжёлый снаряд на ладонь и достала из-под куртки свой медальон. Кайма его разгорелась чуть поярче, когда девушка поднесла его вплотную к звезде, но ничего более не произошло.

— Она, несомненно, магическая, — объявила она и спрятала медальон. — Но ничего опасного. Она осторожно наклонила ладонь в разные стороны, вглядываясь в отсветы на поверхности звезды. Глаз по-прежнему смотрел на неё. Она осторожно коснулась чёрного зрачка указательным пальцем.

Глаз мигнул.

Девушка взвизгнула и отбросила звезду в сторону — как если бы это был паук, неожиданно упавший ей на руку. Звезда, однако, закружилась в воздухе, словно лёгкий высохший лист и, описав замысловатую дугу, вновь вернулась в ладонь.

Все перевели дыхание.

— А выглядит, словно нарисованный, — заметил Бревин, глядя вдоль плоскости снаряда. — Но мигает… занятная штука. Кстати, Унэн! Что с остальными звёздами?

Монах молча взмахнул рукавом и на траву легли остальные. Точные копии первой. Две дюжины внимательных глаз смотрели на окруживших их людей и слегка подрагивали в отсветах от костра.

— Впечатляет, — произнёс скалолаз, сам почти не знакомый с оружием. — Откуда у тебя это, Сунь? Раньше ты вроде обходился вполне обычным арсеналом.

— Сам не знаю, — произнёс монах озадаченно и яростно почесал затылок. Потом взглянул на шантирцев и Ользана. И в этот момент им всем пришло в голову одно и то же видение — громовой раскат в небе и желтоватый туман, опустившийся на поляну.

— Кажется, я знаю, что случилось, — выпалил Бревин за миг до того, как то же самое хотела сказать Коллаис.

— Туман! — воскликнул Ользан и остальные трое кивнули.

— Что за туман? — удивился Ирентлам. — Расскажи-ка, Унэн! Давненько я не слышал от тебя новых историй.

— Долго рассказывать, — махнул тот рукой. — Так, побочное действие… Мы тут взялись лечить его — он ткнул пальцем в сторону Ользана, — а тут такое случилось… Словом, звёзды как раз лежали на земле…

— Похоже, пора проверить всё наше снаряжение, — нахмурился шантирец. — Ну-ка…

Он осторожно извлёк меч из ножен. Кромка меча слабо светилась белым светом. Коллаис молча поднесла свой медальон — тот же эффект.

Вскоре на поляне выросла гора всевозможных вещей. Всё оружие теперь заставляло медальон слегка светиться; к немалому изумлению публики, медальон реагировал и на оловянные миски для еды.

— Пожалуй, стоит есть из чего-нибудь другого, — рассудила Коллаис. — Оно, конечно, само по себе не вредно, но кто знает, что после этого может случиться.

Альпенштоки и всё, купленное в Гилортце, вело себя, как подобает обычным предметам и это несколько всех успокоило.

— Всё равно надо будет время от времени всё проверять, — проворчал Бревин, глядя на груду вещей, которые предстояло уложить назад в «кошелёк». — По крайней мере, пока не установим, что всё это означает.

Коллаис поднесла медальон к бухтам верёвки — той, что также побывала на той поляне и ахнула. Медальон слабо осветился зеленоватым сиянием.

— И они тоже, — озадаченно молвила девушка. — Жаль, что я не понимаю смыслов всех цветов. Знаю только, что не опасно.

— Не люблю я, когда оружие мне подмигивает, — неожиданно заявил монах и рассовал всё по рукавам. — Но мне это нравится. Весь монастырь умрёт от зависти.

Ользан придирчиво осмотрел один из тридцатиметровых кусков верёвки. Верёвка как верёвка. Никаких приказов, мысленных или устных, она не слушалась. Кто бы только знал, что с ней случилось!

— Вы как хотите, — зевнул монах, — а я отправляюсь спать. Слишком уж тяжёлый день сегодня. Ну, до утра!

Ользану долго не спалось и какое-то время он сидел, глядя на звёзды. Постепенно сон сморил и его — хотя несколько часов назад он ни за что не уснул бы: пение цикад было невообразимо громким.

Коллаис обнаружила монаха у ручья. С отсутствующим видом тот сидел, глядя в пространство и бритвой, которая вполне могла бы сойти за небольшой меч, обривал себе голову. Вид у него был настолько сосредоточенный, что девушка не осмелилась улыбнуться.

Унэн продолжал своё занятие, не обращая на зрительницу никакого внимания; наклонившись к ручью, ополоснул голову и принялся втирать в кожу какую-то едко пахнущую мазь, появившуюся, разумеется, из рукава.

— Почему бы тебе не извести волосы совсем? — полюбопытствовала девушка, терпеливо дожидаясь окончания этого священнодействия.

— А если мне захочется оставить орден? Думаешь, приятно будет ходить с лысой головой?

— Ты думаешь, что тебе этого захочется?

— Нет, конечно, — и монах продолжил втирать мазь. — Разве я похож на вероотступника?

— Но ведь это, должно быть, неприятно, — сделала Коллаис вторую попытку.

— Жизнь есть страдание, — было ей ответом. — Человек не должен позволять себе забывать об этом.

— Страдание! — фыркнула девушка. — Что-то не похоже, чтобы ты так уж сильно страдал.

— Это потому, что, в отличие от некоторых, мне удаётся скрывать, в какое уныние меня приводит окружающий мир, — сладким голосом ответил монах и повернул к ней лицо. На лице была написана такая скорбь, что, не знай Коллаис его уже некоторое время, она приняла бы её за чистую монету.