Дмитрий Гаврилов - Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы

На четырнадцатом году по устроении Великого Новагорода возвращался он из свейской стороны. Старый был, слепый был, и принял смерть на берегу быстротекущей Мсты-реки. Над могилою дружины Словеновы пригоршнями насыпали велик курган, украшали его трофеями…

Затуманились очи княжеские. Сам не свой сидит Владимир-князь, говорит:

— Пой еще, гость мой — калика!

— Я сыграю, князь! — отвечает певец. — Прикажи подать зелена вина, и потешу я слуг твоих ратных да бояр вельможных.

— Добро! Эй! Вина гостям!

И вновь закружилось, завертелось веселие на пиру на княжьем. Гости досуха напивались, наедались они достыта, и опять пошла у них похвальба промеж собой. Иной хвастает несчетной казной золотой, другой хвастает резвым скакуном, третий об удаче своей молодецкой толкует. А об калике все забыли. Сидит Дюк угрюм — ничто не радует купца.

— Ты чего, гость Волынский, не ешь, не пьешь, безутешен сидишь. Отчего ничем не хвалишься? Иль не нравится тебе мой богатый пир? — спросил князь, — Ну-ка, скоморошина! Потешь-ка нас песнею!

И послушные желанию Владимира грянули разноцветные скоморохи, разодетые в бабье платье. Громко, фривольно грянули, под дружный смех гулящих мужиков:

Отвернулся гость заморский от шутов гороховых:

— Ай, прости ты меня, Красно Солнышко! Но ества на столах мне не в радость, и былички — не к заботам. Да скажи, сделай милость — ты судил ли моего товарища?

Как он спросил, так гости приумолкли.

— Я сужу, Дюк, по чести и по совести! — с расстановкой выговаривал Владимир, а взор его блестел от гнева, — В том виновен Фредлав, что напал варяг на дружинников моих. Но коль скоро в том не имел он корысти и стоял один супротив десяти — я варнака помилую. Отпущу Фредлава на все четыре стороны, коль положит кто за него велик заклад. Слово мое княжеское крепкое — каждый знает, и от слова своего не отступлюсь!

— Я поставлю за него таков заклад! — отвечал Дюк Волынянин.

Только он это вымолвил, из угла дальнего темного вставал калика. Говорил чернец такие речи:

— А и мудрый ты, Владимир князь! Видно, славен тот варяг, что против десяти выстоял. Неужели, Дюк, да не выручим мы храбра молодца? Ты не примешь ли, Красно Солнышко, в тот велик заклад и мою долю — злату чашу, что несу с собой из чужих земель? Больно тяжела ноша для перехожего — пусть послужит она делу доброму.

Стали гости над нищим насмехаться, громче всех Фарлаф да Чурила Пленкович:

— А откуда ж у тебя, чернец, столько золота? Не ограбил ли кого в чистом поле?

Но князю уж больно чашу охота было увидать, он и кивнул калике:

— Я приму твою долю в заклад Дюков — но сперва покажи, коль похвастался! Смотри, гости мои и так на золоте едят…

Как достал переброжий диковину — так у насмешников челюсти и поотвисли.

— Говорят, Владимир князь, не простая моя чаша — всяк, кто к ней прильнет — либо прошлое узрит, либо грядущее! Только для глотка немало нужно смелости.

Видать, поддел хитрец кагана русского. Верно знал калика, что с младых лет съедает Красно Солнышко честолюбие. Да, разве, уступит, князь кому на пиру святое право первого?

Сказал так чернец и с поклоном подал кубок государю Киявии.

Стал Владимир заклад разглядывать да осматривать — нет ли тут какого подвоха, не удумал ли калика худого. Волчок, стоявший у престола, приметил, как дрогнули руки господина, едва большие пальцы угодили в какие-то темные дыры на белесой округлой стенке чаши. Отверстия скорее всего для этого и были предназначены, вот располагались только как-то странно. За широкими дланями слуга не усмотрел, что в самом деле держит Красно Солнышко, лишь видел, как серебрится внутренность сосуда, да снизу выглядывает червонное предчашие.

Рядом с князем оказался и Краснобай Малхович, зашептал он племяннику:

— Слышал я, греки вельми искусны в ядах! Что как нутро у кубка отравлено — пусть сперва гость отведает. Этим и честь ему окажешь, этим и себя обережешь…

Владимир зачарованно разглядывал зловещий залог — он не был столь суеверен, но в даре сем князь и впрямь находил нечто непознанное, недоступное сознанию. Указательные пальцы легли в небольшие ямочки висков, здесь кость была отполирована до блеска.

— Ты, как всегда, прав, дядя! — ответил он и, обернувшись к Волчку, приказал, — Ну-ка, наполни сей кубок, да поднеси дарителю! Мы желаем пить с тобой, калика!

— Это великая честь, князь! И коль будущее мне пригрезится — ты услышишь песнь о том…

— И то дело! — облегченно вздохнул Краснобай.

— Пусть же отныне твоя чаша служит братиной — и опосля князя в перву очередь пить дозволяю дяде нашему и мудрому советчику! — молвил Владимир, возвращая калике сосуд, полный зелена вина.

Он смело принял дар обратно, и, слегка плеснув на пол — то была дань подземным богам — припал к чаше.

— Ох, и хмельные вина у тебя, светлый князь! — проговорил Ругивлад, откидывая капюшон.

— Брага добрая — с самой Корсуни! — согласился с ним Краснобай.

— Гм! Больно мне твое лицо знакомо, калика!? — удивился Владимир, пристально рассматривая седого путника, а затем добавил, — Так, что же ты зришь?

— Выпей, Красно Солнышко! В странах, где я хаживал, из кубков сперва пьет сам хозяин, дабы гость не подумал лишнего… Ты пей — и сам все увидишь!

Князь был не робкого десятка, и слова перехожего опять задели за живое, поэтому он не заставил себя ждать, да и в горле от царившего на пиру напряжения пересохло. К тому же калика и впрямь поглотил немало браги, а ничего — стоит на ногах, не шелохнется.

Вино было ароматным, в желудке разлилось приятное тепло.

Но лишь только Владимир приложился к кубку и сделал жадный глоток — таинственный черный гость запел, легонько трогая струны. И в пророческой песне [59] [59] Пророческая песнь — эддические песни есть магические ритуальные тексты, заклятия. Ругивлад использует знаменитое «Прорицание вельвы», намекая на «все тяжкие» Владимира по языческим понятиям и предсказывая, что семя Владимира, его сыновья и внуки истребят друг друга, приведя славян к неутешительному итогу. были такие строки, что навсегда врезались в память всех сидевших на том княжьем пиру: