Вадим Кондратьев - Извек

На пороге появились Калина с Дарьей. С первого взгляда поняли что к чему, без слов принялись за дело. Не увидев в глазах девчонки ни смятения, ни печали, Резан с облегчением вздохнул и двинулся за Огневом. Тот накинул рубаху, неторопливо прошёл в горницу, снял с накрытого стола широкий рушник. Сели, молча принялись за еду. Насыщались медленно, чтобы еда укладывалась плотно и не подпрыгивала в брюхе на быстром конском ходу. К концу трапезы Огнев сыто потянулся и, как бы между прочим, заметил:

— Ты вот что, паря, втихую не утекай, загляни к соседям попрощаться. Когда ещё свидитесь. Времена то нынче сам ведаешь какие. Толи степь нагрянет и не сдюжим, толи ты в чужих краях башку себе свернёшь… А мы уж, после твоего отъезда, на погосте браги на четыре стороны плеснём, Велесу с Перуном слово замолвим, пусть приглядят.

— Быть по сему, дядько Огнев! — согласился Микишка и двинулся на двор. На крыльце столкнулся с Дарькой. Девчонка удивила безмятежным спокойствием. С улыбкой протянула начищенный до блеска шестопёр. На коже рукояти мелкой цепочкой чернели тайные знаки. Явно выжгла заранее, но не показывала, чтобы не напоминать о дороге. Резан смущённо опустил глаза, будто бы рассматривая её работу.

— Благодарень тебе, светлая! — только и смог вымолвить он, но девчонка уже скрылась с глаз и больше, за всё время сборов, не показывалась.

Прощаясь со своими, Микишка поначалу заботился её пропажей, но вскоре решил, что так оно будет лучше. К чему душу бередить. Увидишь слёзы — замучат думки, что зря уехал. Не заметишь печали — станет кисло от её равнодушия. Утвердив себя в этих мыслях, почти успокоился. Губы сами зашептали слова старой походной песни:

А я не успел попрощаться с тобою до слёз-

Легко обернуться обратно…

Простить без молитв — гривой старца дорос

Без обряда…

К полудню обошёл всех соседей. Наконец, благословленный с пяток до ушей и обвешанный напутствиями, как шелудивый пёс репьями, вывел Шайтана со двора. Пока обнимался с Калиной и Огневом, глаза сами собой косили по сторонам: вдруг да мелькнёт расшитый подол Дарьки. Ан нет, не случилось. Вскочив в седло, махнул рукой. На миг заметил в глазах родни странное выражение, но присмотреться не успел: Шайтан резво взял с места и, распугивая суетливых кур, помчался вдоль домов.

За городищем дорога плавно забрала вверх и нырнула в прозрачную тень березняка. Вихрем взлетев по склону, козлорогий внезапно убавил прыть, повёл головой и остановился. Микишка недоумённо ткнул каблуками в серые бока, но Шайтан стоял как вкопанный.

— Вот те раз… — удивился Резан внезапному упрямству. — Эдак мы до Киева не доедем!

В кустах неподалёку что-то шевельнулось. Микишка прищурился, пытаясь разглядеть причину остановки, а когда рассмотрел, едва не выпал из седла: над кудрявой бузиной всплыло навершие посоха, под ним мелькнула медвежья безрукавка и на дорогу вышла настороженная Дарька. Одежду Калины сменили прежние полотняные штаны и рубаха со сложным волховским узорочьем. На ногах — крепкая обувка с толстым подбоем. Плечо нагружено дорожным мешком. Остановившись у кустов, взглянула в глаза Резана. В очах, за отчаянной решимостью, читалась опасение, что могут прогнать, но голос был холоден и независим.

— Не возьмёт ли добрый путник с собой калику перехожего? Обузой не буду, харчами не стесню, авось пригожусь…

— Разума моя. — выдохнул Микишка.

Сердце ополченца с грохотом заметалось от хребта к грудине. Спрыгнув на землю, привлёк Дарьку к себе, но, заметив любопытный взгляд Шайтана, неохотно отстранился и так же церемонно ответил:

— Уважь, почтенный калика, раздели со мной путь. С другом любая дорога вдвое короче. А про харчи не рубись, чай, лягушки на Руси ещё не перевелись.

Какое-то мгновенье оба ещё суровили лица, но не удержали расползающихся щёк и захохотали. Отсмеявшись, Резан подвязал мешок к седлу и подсадил Дарьку на Шайтанову спину. Она привычно пристроила посох по правую руку и, подождав, когда Микишка усядется сзади, прильнула спиной к его груди. Шайтан, будто вспомнив о деле, без понуканий двинулся дальше.

Текущая навстречу дорога дышала запахами горьких трав. Седоки счастливо молчали, подставляя лица тёплому ветерку.

В сырых низинках ехали шагом и под копытами, слышался сочный хряст папоротника. Когда же дорога вновь вылетала на луга, Шайтан прибавлял ходу, несясь по самое брюхо в цветах верояни*. Микишка жмурился как сытый кот, когда в птичьи трели незаметно вплёлся новый голос. Резан прислушался и затаил дыхание: Дарька негромко выводила зачин старой провожальной песни:

Улетай, первым проблеском солнца.

Улетай, в гордый вызов орла.

Брось в огонь шелест в грубых ладонях,

Не вернуть окриком тебя…

…Мыслями Извек снова был у ночной реки. Снова сидел у костра и любовался длинноволосой русалкой. Недолго. Грубый шлепок ветки по щеке мгновенно вернул его в реальность. Дорога, больше похожая на кабанью стёжку, приближалась к краю каменистого распадка, где земля щербатилась крошащимися от времени глыбами. Конь сам выбирал дорогу в густом кустарнике и держал направление, руководствуясь одним чутьём. Крупные валуны нехотя уступили место высокому чепыжнику перемешанному с зарослям низкорослых деревьев.

Уши Ворона три раза вставали торчком, пока Сотник не услышал далекое ржание. Скоро звук повторился и Извек придержал Ворона. По спине пробежал холодок — в таких краях лошади без седоков не пасутся…

Сотник беззвучно соскользнул с седла, набросил на лук тетиву, отцепил колчан. Пригнувшись к буйной траве, по широкой дуге, двинулся на звук. Через полсотни шагов за ветвями обозначилась поляна. Около дюжины всадников скучали в седлах, пока двое пеших наполняли фляги из ручья. Третий, с седыми прядями на висках, стоял рядом, держал в поводу троих коней и переговаривался с воином, похожим на десятника. Что-то, в этой троице показалось знакомым. Сотник припомнил, где видел этот поживший меч, грубый кистень и раскоряченную дубину. Вот так встреча, оторопел дружинник. Видать, верно рек Дед Пильгуй: кривые стрелы прямо не летают. Извек продвинулся ближе, прислушался. Разобрал голос седого.

— …запросто не возьмёшь. Надо засадить на опушке, а как появится, окучивать всем скопом, да со всех сторон и одновременно.

— Возьмём, — снисходительно процедил десятник. — Нам не впервой. И не таким шеи вертели.

Седой разбойник зло сверкнул глазом, голос прозвучал тихой насмешкой:

— Нам тоже не впервой было, и тоже думали, что всяким шеи вертели, только ошиблись малость. Даже к коняге его, бешенному, не подступились, когда он лопушинами своими чёрными помахивал…