Александр Нуждаев - Ратибор Новгородец [= Богатырская застава]

Сделав шаг по направлению к поверженному врагу, Ратибор неожиданно обо что-то споткнулся. Оказалось — чекан. Он глубоко ушел в землю, но где-то половина рукояти продолжала торчать среди травы. Для очистки совести Леший потрогал рукоять. Она не шевелилась, словно бы вросла в земные корни.

От созерцания Ратибора отвлекло странное шипение. Подняв глаза, он застыл на месте, не в силах пошевелиться. Змей поднимался!

Теперь было видно, что сломано у него не только крыло, но и передняя лапа. На чешуе виднелись выжженные бороздки. Но тем не менее, он был жив.

— Не может быть, — прошептал Ратибор. — Неужели Громовик солгал?

Змей рассмеялся. Смех вышел злой и шипящий. Чудовищу было больно, очень больно, но оно умело терпеть такую боль.

— Он сказал правду. Боги любят говорить вам такую правду. Ты сам напоминал — у меня три головы. Одну ты убил. Если бы вас было трое, вы еще могли бы попытаться справиться со мной. Но ты один, и ты беззащитен. Тебе пришел конец, Ратибор-новгородец!

И Змей сделал первый шаг в сторону Лешего. Две оставшиеся головы со свистом втянули воздух, чтобы плюнуть — и сжечь врага дотла.

Что двигало Ратибором в тот момент — он и сам не знал. Не смог объяснить этого и потом. Но тогда он тоже шагнул — но только назад. Наклонился. И взялся обеими руками за рукоять чудесного топора.

— Ты ничего не сможешь сделать! — зашипел Змей. — Тебе никогда не поднять его больше!

Но Ратибор не слышал этих слов. Он вытаскивал из земли чудо-оружие, словно Святогор — всю земную тяжесть.

Поначалу рукоять, казалось, вросла в землю, не шевелясь ни от каких усилий новгородца. Ратибор напряг все оставшиеся силы. В его спине что-то отчетливо хрустело. В груди что-то лопнуло, и Ратибор ощутил вкус крови на губах… Под ногами чувствовалось странное шевеление, и, бросив туда быстрый взгляд, Леший увидел, что его сапоги медленно уходят в землю, словно в болото…

Змей приостановился, любуясь бесплодными усилиями врага. Но в следующее мгновение он застыл и вперился глазами в небывалое: Ратибор медленно выпрямлялся! И в его дрожащих от напряжения руках сияло готовое к битве оружие бога. За новгородцем оставались глубокие следы, словно земля отказывалась носить его.

Чудовище попятилось. Всего второй раз на его долгой памяти происходило такое: смертный посягал на запрет, наложенный богом, и одолевал его! И Змей в ужасе плюнул огнем, даже не особенно целясь.

Пламя охватило Ратибора, но он, казалось, не чувствовал ничего. Медленно, очень медленно он сделал шаг… Еще шаг… И еще…

— Не может быть! — голос Змея сорвался с рева на визг. — Это же невозможно!

Он попытался взлететь, но с одним крылом не смог. Хотел отпрыгнуть — но некогда могучее тело сейчас сковал страх…

Еще шаг — и топор Перуна вонзился в то самое место, где билось сердце Трехглавого Змея.

Ратибор не помнил, как добрался до ковра. Единственное, что как-то удержалось в его памяти — как, оказавшись уже на ковре, выплюнул несколько слов…

Илья Муромец сидел перед костром. Где-то на востоке совсем недавно отбушевала гроза, удивительно короткая: всего два раза ударил гром. Над головой богатыря светило солнце, а вот на душе его было далеко не ясно.

Когда Илья проснулся — с удивительно тяжелой головой, словно бы с похмелья — первое, что он увидел, был мертвый Подосён возле кострища. Рядом с телом валялся серебряный нож. Ни Ратибора, ни Драгомира нигде не было видно. Ковер-самолет тоже отсутствовал.

Богатырь, никогда особенно не доверявший подозрительному наемнику, сразу же составил для себя картину того, что произошло. Не иначе, как Драгомир был в сговоре с дивьими людьми, и теперь вознамерился вернуть похищенное.

Подумав немного, Муромец решил, что на самом деле могло бы быть и иначе. Дивьи люди сами пришли, забрали все, что им было нужно, Ратибора с Драгомиром, как самых виноватых, забрали с собой, а его, Илью Муромца, оставили, потому как его в плен брать — себе дороже. Но по-всякому выходило, что он остался один и неизвестно, как добираться теперь до Киева.

— Ну да ладно, — решил в конце концов Илья. — Язык до Киева всегда доведет!

Вот только с какими глазами явится он к князю? Как скажет ему, что потерял всех товарищей? Князь, конечно, поверит, на то у него чаша волшебная есть. И даже пенять, наверное, не будет. Да только от себя как убежишь? Проспал ведь, когда в двух шагах друзей убивали!

Оставалось только развести костерок заново и подумать хорошенько о своей дальнейшей судьбе. Этим-то Илья Муромец и занимался.

Внезапно на поляну, в двух шагах от костра, буквально упал ковер-самолет. На нем копошилось нечто, настолько обугленное и израненное, что Муромец с трудом признал в этом существе своего товарища Ратибора. Странно, что меч у него на поясе не был тронут пламенем, словно Леший нацепил его уже потом.

— Илья, — прохрипел этот полутруп, с трудом поднимая голову и глядя на богатыря чудом уцелевшими глазами, — Змей… мертв. И я… тоже, — голова Ратибора бессильно упала на ковер.

— А вот это ты зря, — решительно сказал Муромец. — Мы с тобой еще погуляем… — Собственно, эти слова были предназначены скорее для того, чтобы успокоить самого Илью — Ратибор вряд ли мог сейчас их слышать.

Но нужно было что-то делать. Такие ожоги обычно заканчиваются смертью. Илья, лечить от роду не умевший, помочь ничем не мог. А кто мог? Белоян, конечно! Княжеский волхв первым делом пришел богатырю в голову. Недолго думая, Илья бережно положил мертвого Подосёна на ковер (не годится тело товарища бросать зверям на съедение), уселся сам и коротко скомандовал:

— Земля, прощай! В Киев — в добрый путь, и побыстрее! С полевыми после разочтемся, — прибавил он вполголоса.

Ковер-самолет послушно взмыл в небо и помчался на запад.

…Перед глазами плавали какие-то светлые полосы. Они мельтешили, мешая сосредоточиться и осознать свое положение. Сейчас Ратибор мог с уверенностью сказать о себе только одно — он где-то лежит, ему тепло и почти не больно. Но малейшее умственное усилие тут же заставляло полосы перед глазами кружиться в дикой пляске, сбивая с мысли. До Лешего нескоро дошло, что можно просто зажмуриться. Но и это далось с трудом, словно веки стали короче и не могли прикрыть глаз полностью.

Ратибор напрягся — и вспомнил. Он сражался со Змеем, убил его, но и сам при этом оказался сильно обожжен. Что было дальше — из памяти вылетело напрочь. Да и как может человек запомнить, что при нем случилось, если он без памяти валялся?

Подумав еще немного, новгородец решил попробовать пошевелить руками. Получилось. Заодно он обнаружил, что накрыт одеялом. К тому же каждое прикосновение к коже ощущалось невероятно отчетливо. Ратибор мог чувствовать почти каждую ниточку шерстяного одеяла.