Владимир Перемолотов - Тень воина

Что-то в нем, в последнем усилии удержать его на этом свете всколыхнулось, но он уже поджал ноги и шум крови в ушах сменился потусторонним грохотом…

Он пришел в себя под тем же деревом.

Голова лежала на мешке, а поперек груди уснастился сосновый сук, только что чуть не ставший его последним пристанищем. Остро пахло смолой, древесным соком и горелым деревом, а щеке было тепло, словно с той стороны кто-то разжег костер. Масленников повернул голову.

Какой там костер, не было его и в помине. Зато разлохмаченный непонятной силой конец сука дымился, словно только что побывал в огне.

Рука нырнула под голову. Мешок. На месте. Дотронулся до головы. Там звенело, словно внутрь залетел комариный рой, и метался от одного уха к другому. Звон заполнял его от макушки до пяток, но это почему-то не мешало думать. Наоборот, вместе со звоном в голове воцарилась прозрачная легкость, и он как-то разом осознал, что тут только что чуть-чуть не произошло. От этой мысли его подбросило с земли. Руки сами собой отбросили веревку, словно это была гадюка.

— Чур, меня! Чур, проклятые колдуны!

Несколько мгновений он колебался. Не в выборе решения, конечно. Понятно было, что отсюда следует уносить ноги как можно быстрее, пока колдуны, что незримо роились вокруг него, не напихали в его голову иных опасных глупостей. Он смотрел на веревку, привязанную к мешку, и видел в ней путеводную нить на тот свет. В этот раз обошлось, но кто знает, обойдется ли в следующий?

Мешок и веревка. Веревка и мешок.

В брюхе голодно квакнуло и он, подхватив и то и другое, бросился с пригорка вниз. Он бежал, оглядываясь на дерево, каждый раз ощущая ледяную дрожь вдоль спины. У подножья он остановился и погрозил оставшейся наверху сосне кулаком.

Не прошагал он и двух поприщ, как на чистом небе начали собираться облака. Только что небо в просветах меж ветвей голубело, но вдруг, в одно мгновение, оно стало черным, облака разлетелись, уступив место огромной туче.

Гаврила смотрел на нее с берега маленькой лесной речки, куда его привела тропинка. Туча росла, темнела, набирая силу. В ней жил гром, что ворчал, заглушая все лесные звуки.

Страх грязной лужей колыхался в Гавриле, но теперь, после дерева, он был уверен, что все обойдется. Он уже сообразил, что вокруг него столкнулись две силы — одна без сомнения, хотела погубить его, а вот другая не давала этого сделать.

Так оно и вышло.

Откуда-то слева — он не видел из-за деревьев, откуда — в тучу ударил тонкий извилистый луч. Он был похож на молнию, но молния должна была ударить сверху вниз, а тут все произошло наоборот. Луч уперся в тучу и несколько долгих мгновений словно бы подпирал ее.

Гаврила стоял, открыв рот догадываясь, какие силы сейчас испытывают друг друга на прочность и радуясь, что происходит все это в небе, а не в его голове.

Туча потемнела, но и луч стал ярче, налился желтизной. Деревья закачались, зашелестели листьями. Вокруг заходили порывы ветра, но потом в один миг все исчезло. Без шума и грохота небо над ним очистилось, ветер утих, и, откуда ни возьмись, по голубизне потянулись белые овечки облаков. Именно овечки. Барашками их назвать язык у Гаврилы не повернулся — настолько безобидными они выглядели.

Еще с десяток поприщ он одолел, изредка поглядывая на небо. Опасность, что могла прийти оттуда казалась еще более страшной, но все произошло куда как обыденней.

Четверо вышли из кустов справа, загородив дорогу в Экзампай. Тут же за спиной хлестнули ветки и Гаврила, оглянувшись, увидел еще шестерых, что загородили дорогу назад. Их было столько много, что он на мгновение даже почувствовал гордость — встречали его как князя. Мысль скользнула дальше, и он с каким-то облегчением подумал, что после тоскливого ужаса, испытанного им на вершине холма это все же было лучше. Это не туча и не смертная тоска. Это — люди. С ними можно было или договориться или драться, или сбежать, если не получится ни то, ни другое. К тому же можно было подождать неизбежного чуда.

Никто не сказал ни слова. Да и что говорить — все и так было ясно. Те, что стояли впереди сделали шаг вперед, словно кто-то невидимый, дернув за нить, приказал им сделать это. Гаврила попятился. Страха в нем не было, он ждал чуда, в полной уверенности, что оно произойдет.

Шаг назад, другой, третий… Чудо опаздывало, а в спину уже уперлось чье-то железо. Страх заворочался в нем, словно зверь, решивший вылезти из норы, но Гаврила сдержал его.

«А ну!» — подумал о, словно давал команду чуду. — «Раз, два…»

— Мешок, — сказал тот, что был впереди. Его голова была радосто-рыжей. Такой рыжей, что казалось, что разбойник развел костер у себя на голове. — Мешок давай, гулена…

Гаврила зажмурился, не веря в страшное. Разбойник его не понял.

— Да не бойся… Живым оставлю…Все ноги истоптал, поди, бегаючи?

Масленниковские глаза сами собой открылись. Он уже досчитал до двенадцати, а чудо все еще не произошло, а может быть, это и было чудом — добрый разбойник на лесной дороге?

В разбойничьей улыбке он не увидел ничего угрожающего. Тот и впрямь готов был отпустить его. Гаврила поверил не столько словам, сколько безразличному тону. Не только сам он, но и этот разбойник понимал, что кроме мешка у него и взять-то нечего, а жизнь — не такая уж это редкость, жизнь, чтоб забирать ее у первого встречного.

Масленников протянул руку с мешком и железо, что подпирало спину, пропало. Разбойник шагнул вперед, лицом предвкушая тяжесть добычи, что вот-вот окажется в руке, но тут над Гавриловой головой свистнуло и атаманская голова, спрыгнув с шеи, ударила журавлевца в грудь…

Не думая, что делает, Гаврила подхватил ее, не дав упасть на землю.

В один миг все кругом окрасилось красным. Из обрубка вверх ударил фонтан крови, окативший Гаврилу с ног до головы, пропитав волчевку, рубаху, портки. Волна живой соли прокатилась по лицу, заставив сердце забиться еще быстрее.

Гаврила замер, не решаясь повернуть голову.

«Чудо?»

Краем глаза уловил движение рядом с собой. Солнечный блеск отточенной стали мелькнул совсем рядом и вторая голова, отскочив от шеи, покатилась ему под ноги.

Он ждал криков, но люди вокруг онемели. В полной тишине вверх взлетели мечи, топоры, ножи и разбойники, забыв о своем пленнике, двинулись друг на друга…

Вот тут Гаврилу проняло по-настоящему, до дрожи и пота.

Тут уже не было ничего человеческого, ни счастья, ни удачи. Не было даже чуда.

Только чье-то колдовство.

Проваливаясь в него, он ощутил в себе темную силу. Сама собой, словно срываясь с кончиков пальцев она потащила его за собой его руку и легко проломил грудь тому, кто стоял напортив него. Страх запахом пота ударил ему в голову. Гаврила зарычал, словно зверь. В лицо плеснуло теплым, и он, ожесточаясь, все более и более, ударил еще и еще раз.