Андрей Аливердиев - У Лукоморья

— В общем, был гнусным наблюдателем, — вставил я.

— Вот-вот. Но потом разрыв Грани Миров коснулся и их. И теперь, надеюсь, он будет с нами.

— А тебе не кажется, что нам и вдвоем неплохо? — попытался изменить тему разговора я, но появившейся из-за деревьев Хеймдалл заставил оставить на время всякую надежду на продолжение этой темы.

Вечером мы опять собрались у стола и рассказывали друг другу разные истории, случившиеся с нами после того, как закрылась Грань Миров, и мы были вышвырнуты на Землю. Естественно, я расспросил Гуллвейг и о Леяре — ее кузене, также обладавшем незаурядной магической силой, и бывшем одним из организаторов той злополучной ночи. Он всегда испытывал к своей сестричке комплексное чувства зависти и вожделения, превратившееся со временем в навязчивую идею. Однако, как выяснилось позже, он явно не знал анекдота, где умирающий армянский католикос говорил: «Берегите евреев. Их перебьют за вас примутся». Так и случилось. С исчезновением из поля зрения Яги, козлом отпущения стал именно он. И вскоре Леяр вынужден был бежать из родного поселения. Что стало с ним дальше — не знал никто, хотя подсказывало Гуллвейг, что история с ним еще не окончена.

Потом разговор у нас зашел об одной греческой войне, при котором выяснилось, что и я, и Хеймдалл принимали в ней участие.

— И когда город казался практически неприступным, — рассказывал Хеймдалл, — нами была применена военная хитрость — деревянный конь, в который спрятался отряд наших воинов. Ты что-то хотел спросить, Видар?

— Да. Город назывался Троей?

— Да, — Хеймдалл кивнул головой, — Так ты тоже там был.

— Еще как был.

— А как ты там назывался. Ураган?

— Нет, я взял местное имя — Ферсид, — ответил я.

— Это тот, который на всевойсковом собрании наехал на Агамемнона.

— Тот самый.

Гуллвейг слушала нас с интересом, и я начал рассказывать ей о том, как мне не понравился окончательный раздел полученных трофеев, и как я обратился с предьявой к самому царю. Сам то я был кем-то вроде предводителя отряда наемников. Агамемнон тут же приказал меня арестовать, но его стража не смогла выполнить этого приказа, потому за мной стала добрая половина наемников, также недовольных разделом добычи. Выражаясь современным языком, для царя дело пахло керосином. Однако тут один знатный грек вызвал меня на поединок. От поединков я никогда не отказывался, и всегда побеждал. Но тут то ли годы уже были не те, то ли былые раны и увечья сделали свое дело. Короче, для меня это закончилось плачевно.

— А грека того звали Одиссеем, — закончил за меня Хеймдалл, с трудом удерживающийся от смеха.

— Кажется да, а что здесь смешного, — не выдержал я.

— Да просто — это был я.

Мое лицо тогда надо было видеть! Удивление, возмущение, гнев — все эти чувства пронеслись по нему со скоростью молнии.

— Так тебе что, делать было нечего, как переть на своих? — наехал я на Хеймдалла.

— Мужчины, прекратите спорить, — вмешалась в разговор Гуллвейг, — Не хватает еще, чтобы вы здесь подрались, — и уже лично ко мне, — Хеймдалл же не знал, что ты — это ты. Кроме того, черт его знает, может и Агамемнон тоже наш. Так что давайте забудем старые обиды и пожмем друг другу руки.

— С удовольствием, — сказал я, и, пожав быстро руку Хеймдаллу, протянул свою десницу Гуллвейг.

Она замялась. Конечно, она меня не простила. Однако говорить о всепрощении, никто ее за язык не тянул, и теперь она была в щекотливом положении (хотя и не в том, о котором вы подумали).

— Руку я пожму, — сказала она после секундной паузы, — Но на большее не рассчитывай.

— Неужели, простить не можешь, — спросил я.

— А ты бы простил? — ответила она вопросом на вопрос.

— Ну, я не знаю…

— Вот и я не знаю. И оставим эту тему.

— Но я ведь простил Хеймдалла, — не унимался я.

— И теперь вы — друзья. Вот и со мной мы — друзья. Так что все в порядке.

— Да ничего не в порядке. Но поступай как знаешь. Время нас рассудит, — я сделал многозначительный умный вид.

— Рассудит, рассудит, — ответила она, — А пока пора спать…

На следующий день мы опять вышли на охоту и случайно набрели на лагерь китайцев, которые, как вы, должно быть, помните, рыскали неподалеку. Не считая тех, кого я успел убить при первой встрече, их оставалось человек пятнадцать, или около того. Мы залегли в овражке и принялись обсуждать план действия. С одной стороны у китайцев были лошади, и масса нужных нам вещей. С другой стороны они были совершенно лишними в нашем лесу. Однако с третьей стороны баланс сил был, мягко говоря, не совсем в нашу пользу. Я предложил напасть на них первыми как снег на голову. Пока они очухаются, мы поубиваем половину из них, а там видно будет. Но и Гуллвейг и Хеймдалл встретили это предложение без особого энтузиазма, выдвигая десятки контраргументов против моего плана. Вкратце они сводились к тому, что нам нельзя рисковать. В итоге мы решили собрать всю звериную братву, дождаться пока китайцы отправят разведотряд, а затем перебить оставшихся часовых, а потом сделать засаду разведчикам.

План этот был блестяще осуществлен. И теперь у нас были лошади и все необходимое для дальнего путешествия в страну нашего былого величия. И как раз когда мы с Хеймдаллом наконец отправились в путь, нас опять вынесло в мой Замок. Видно для одного сеанса информации было уже выше крыши.

На этом я думаю закончить третью главу. Подозреваю, что взыскательный читатель найдет ее нудной и малоинтересной. Возможно. Но я описываю жизнь, а жизнь, как известно, «есть не только майский день». И хотя я как мог, опускал [6] Поймите меня правильно. будни, они все же дали о себе знать. Возможно, кто-то упрекнет меня в обилии новых героев. Но это опять-таки жизнь.

Как водится, все хорошее быстро кончается. Подходила к концу и эта ночь в Лукоморье. А так как утро приходит с востока, Яне надо было возвращаться первой. Мы попрощались с новыми шведскими друзьями и отправились к Радужному Мосту. Од отлично справился со своей ролью, так что я смело оставил на него бремя проводить Линду и Йохана. Вообще, я был доволен. Все сложилось как нельзя лучше. Мы нашли Хеймдалла, взломали блок, и, кроме того, я запутал в свои сети новую подружку. Причем не какую-нибудь, а саму богиню любви и красоты. Правда, сегодня с ней был не я, а моя мыслеформа… Но я был не в обиде. Ведь со мной была Гуллвейг. А она… Нет, ничего не буду о ней говорить. Все и так ясно.

В который раз я шел по Радужному Мосту, но все же и теперь я не переставал восхищаться игрой его красок. В этом океане красок чудилось то море в час рассвета, когда природа только пробуждается и все или почти все кажется возможным, то огонь доброго туристского костра, в тот вечер, который всегда хочется вернуть, то солнечные протуберанцы. [7] Если бы я еще знал, что это такое. Ну, в общем, вы понимаете, что найти должное сравнение с этой игрой красок найти все равно не удастся. Хотя, являясь отражением самых глубин нашего подсознания, именно огонь и вода составляли основу возникающих и исчезающих образов, не случайно наводящих на сентиментальные мысли.