Ольга Денисова - Одинокий путник

– Лытка, вот объясни мне, за что его сделали диаконом? – Лешек понял лишь, что с должности инспектора Дамиана теперь точно не снимут, и очень расстроился. И Паисия он жалел – по всему было видно, что иеромонах этим очень огорчен. А Лытка отличался не только силой и смелостью, он еще и хорошо понимал всю монастырскую кухню: ему доставляло массу удовольствия разведывать и собирать слухи об отцах обители, наблюдать за ними и их служебным ростом, выяснять, кто кого продвигает вперед, и кто кому переходит дорогу. Лешек ничего в этом не понимал, но слушал измышления Лытки с удовольствием и удивлялся его проницательности.

– Авва двигает Полкана, – с готовностью ответил Лытка, – но не может же он совсем не прислушиваться к иеромонахам.

– Но ведь раньше он ему отказал? Все же знали…

– Ну какой из Полкана священник? Знаешь, я думаю, он и в бога-то не очень верит… – это Лытка сказал шепотом, на всякий случай, – авва тоже не дурак. Если Полкан станет иеромонахом, то его, чего доброго, сделают игуменом, он же такой, без мыла куда хочешь влезет… Ведь это не авва будет решать, а где-нибудь повыше. Епископы какие-нибудь… Представь себе Полкана на месте аввы! Да он весь монастырь разнесет, по бревнышку! Со своими помутнениями!

Лешек нервно хохотнул: ему совсем не хотелось видеть Полкана на месте аввы. Авву он, правда, встречал только на праздничных службах, и ничего о нем толком не знал. Но Полкана на этом месте представлял хорошо.

– А зачем авва его тогда двигает?

– Не знаю. Не понимаю я этого. Или он хочет весь монастырь сделать похожим на наш приют? Чтобы все по струнке ходили… Не знаю.

– Противно получилось, – вздохнул Лешек, – Паисий хотел Полкана убрать, потому что у него сана нет, а вышло еще хуже… Может, авва просто не знает, какой Полкан на самом деле? Может, с аввой он прикидывается добрым?

Лытка пожал плечами, что могло означать все что угодно – от его неуверенности в этом вопросе, до полного согласия с этим утверждением. Лешеку хотелось думать про авву хорошо – пусть в монастыре будет хоть один человек, на которого можно уповать в случае чего. Из этой истории он вынес понимание того, что Паисий не имеет реальной власти, и надеяться на его заступничество не приходится.

Лытка сказал, что Полкан забудет эту историю. Наверное, он просто хотел Лешека успокоить, но Полкан и вправду его не трогал, удовлетворившись маленькой победой над Паисием. Лешеку от этого было не менее страшно, он обмирал при виде Леонтия и старался ходить по стеночке, как мышка. Но прошло время, все забылось, жизнь вошла в нормальную колею, и в следующий раз он столкнулся с Дамианом только через год.

Лешеку к тому времени исполнилось одиннадцать, а Лытке – тринадцать, причем Лешеку никто бы не дал больше восьми, а его друга запросто можно было принять за пятнадцатилетнего юношу: он вытянулся и заметно раздался в плечах, у него начал ломаться голос, а над верхней губой пробивался светлый пушок.

Паисий на время запретил Лытке петь, и Леонтий определил ему другое послушание – поставил помощником к старому углежогу Дюжу. Дюж, человек довольно крупный и мрачный, на поверку оказался добрым, жалел Лытку, называл его «чадушко», отчего тот слегка обижался, и не подпускал к работе.

– Побегай, чадушко, поиграй. Когда еще доведется!

Лешек завидовал Лытке – уголь жгли в лесу, у Ближнего скита, а походы в лес Лешек очень любил. Во второй половине лета и осенью мальчиков отправляли за ягодами и за грибами, но стоял солнечный май, а до июля надо было дожить.

Времени на игры у детей в приюте и вправду не хватало: в обычные дни не менее шести часов отнимали церковные службы, а остальное время ребят, как и других насельников, занимали послушанием. Певчим повезло больше остальных – их послушание преимущественно состояло в спевках, остальные же приютские помогали на скотном дворе или в мастерских. Только после ужина, если не служили всенощную, мальчики были предоставлены сами себе – от повечерий и полунощниц их освобождали.

Воскресенья и праздники Лешек ненавидел: не смотря на любовь к пению, отстоять на клиросе всенощную – а она заканчивалась в половину пятого утра – само по себе было тяжело, а уж после этого к восьми явиться к исповеди, к десяти снова подниматься на клирос и петь во время трехчасовой литургии, после обеда – какой-нибудь молебен, а в шесть пополудни – опять служба… В субботу вечером он чувствовал острое желание лечь и умереть, а в воскресенье после ужина засыпал, как убитый, хотя воспитатели обычно расходились по кельям, и время считалось очень подходящим для веселья и шалостей. Правда, и послушаний никаких в воскресенье не назначали, но Лешеку от этого легче не становилось.

– Лытка, вот объясни мне: зачем нужны эти всенощные? – Лешек интересовался этим вопросом каждую субботу. И тогда Лытка пускался в рассуждения о боге.

– Я думаю, это такой бог, которому надо служить. Иначе он останется недоволен. Чем больше ему служишь, тем больше ему нравится.

– Лытка, мы и так все попадем в ад, так зачем мучиться еще и при жизни?

– Ну, я думаю, не все. Вот схимники, например.

– Знаешь, когда я думаю про схимников, мне в рай что-то не хочется… Представь себе, что это за рай, в котором никого больше нет, кроме этих мрачных старцев.

– Все равно, служить надо. Ведь бог может покарать и здесь. Если ему не служить, возьмет и устроит конец света. Или убьет молнией. Леонтий рассказывал, помнишь? Про нерадивого отрока?

Лешек отлично помнил. Много лет назад, когда сам Леонтий был мальчишкой, одного из приютских – по словам Леонтия, нерадивого в служении богу – на самом деле убило молнией. Монахи иногда поминали его молитвой в годовщину смерти, и одинокое дерево, около которого он погиб, до сих пор стояло недалеко от монастырской стены с обугленной верхушкой. Эту историю рассказывали в назидание мальчикам довольно регулярно, и на маленького Лешека она нагоняла такого страху, что он неизменно плакал в конце. Каждый раз, когда повествование доходило до того момента, где мальчик бежал к дереву, Лешек надеялся, что бог промахнется, и молния ударит в другое место. Но – как ни странно – история всегда заканчивалась одинаково: злой бог настигал ребенка и убивал. Лешек даже сочинил песню, в которой мальчику удалось спрятаться в лесу, и бог, рассерженный неудачей, долго кружил над ним, но деревья надежно укрыли отрока сенью своих ветвей.

По воскресеньям Лешек бога особенно ненавидел, и думал, как было бы здорово, если бы нашелся какой-нибудь отважный герой, который бы поднялся на небо, убил его и освободил людей от непосильного ему служения. Наверное, Иисус хотел спасти людей от бога, но выбрал для этого какой-то странный путь, а потом, все же поднявшись на небо, и вовсе остался там и помогает теперь вершить страшный суд.