Ольга Денисова - Неразменный рубль

Посвящается КГБ СССР

Забежав на минутку домой, Саня Латышев снял с полки коллекционную банку из-под «Хейнекен» и, оглядываясь на дверь, зубами открыл бутылку «Жигулевского». Мама должна была вернуться с минуты на минуту, и объясняться с ней было некогда. А она бы точно потребовала объяснений, ей не понять, что в его возрасте пить пиво — это нормально, а не пить пива — ненормально. В зеленую, чуть помятую банку влезло две трети бутылки, и остальное пришлось допить — залпом, из горлышка. Латышев не очень любил пиво, но «Жигулевское» — моча ослиная, а не пиво. Он вытащил из тайника, устроенного на дне чемодана, пачку «Мальборо» и сунул в задний карман джинсов (индийских, но с вранглеровской нашлепкой). К его глубокому сожалению, на пачке вместо «Made in…» красовалось «Табачная фабрика им. Урицкого. Ленинград». Поехали бы они в Геленджик, как всегда, — он бы знал, где достать настоящие «Мальборо», а здесь, во Фрунзенском, все было для него чужим.

Мама каждый год возила Саню на море, иногда на все каникулы, — считала, что в Петрозаводске для ребенка слишком мало солнца. Она была учительницей начальных классов, а на лето устраивалась работать в обслугу какого-нибудь приморского санатория или дома отдыха: за это и денег платили побольше, и «ребенок» мог безо всяких путевок загорать и купаться. В этом году (последнем перед поступлением в институт) в Геленджике у мамы что-то не срослось, и они поехали в Крым: подруга помогла ей устроится в «Айвазовское» посудомойкой.

Латышева здесь раздражало все. В Геленджике они снимали комнату в маленьком частном домике, с террасой, увитой виноградом — на ней он спал, — а здесь жили в панельной многоэтажке, которая днем раскалялась, словно сковорода. И спать Латышеву приходилось на лоджии. В Геленджике остались его друзья, связи — и девушка со странным именем Марта, которой он так ни разу и не написал за всю зиму. Здесь вместо загадочной и молчаливой Марты на одной лоджии с ним жила прозаичная и разговорчивая Наташка. Лоджия была поделена надвое ширмой, а Наташка с отцом снимали соседнюю комнату. Ее отец тоже работал в «Айвазовском», физруком: водил на терренкур одышливых чиновничьих жен и учил играть в теннис их детей.

Латышев скомкал в кулаке этикетку «Жигулевского» и поставил бутылку в угол, где их набралось не меньше десятка. Мама не сомневалась, что это из-под лимонада. Ему оставалось только незаметно выскользнуть из квартиры, но дверь открылась навстречу: не успел.

— Санька, я ужин принесла, — мама сунула ему в руку увесистую сетку (он не ожидал, что это будет так тяжело, и едва не уронил ее на пол). — И черешни тебе купила.

— Я не буду ужинать, — он поставил сетку на стул. — Мне бежать надо, я опаздываю.

— Куда? — улыбнулась мама.

— Тебе-то что? Надо мне.

— А в руке у тебя что?

— Ничего! — он протиснулся мимо нее к двери, стараясь не дышать. — Я ушел, приду поздно.

— Саня! Что значит «поздно»?

— Часов в двенадцать, — Латышев хотел поскорей проскользнуть через прихожую, но лицом к лицу столкнулся с физруком. Как тут тесно! В Геленджике он уходил из дома, перепрыгнув перила террасы. С десятого этажа через перила лоджии не уйдешь…

Физрук, вдохнув запах пивного перегара, демонстративно помахал ладонью перед лицом. Латышев же едва не расплескал пиво из драгоценной банки.

— Все пьешь? — угрюмо спросил физрук.

— А ваше какое дело? — огрызнулся Латышев.

— Саня! Ты как разговариваешь? — Мама тоже вылезла в тесную прихожую. — И что у тебя в руке?

— Ничего, сказал же!

— Пиво у него в руке, импортное, — хмыкнул физрук.

— Саня! А ну-ка вернись!

Они не понимают! Они не понимают, что никто не будет его ждать! И что в той компании, в которой он собрался провести вечер, другого пива не пьют! Не носят индийских джинсов и не курят «Мальборо» фабрики Урицкого! В Геленджике ему ничего доказывать не приходилось, там все давно его знали.

Физрук свернул в кухню, чтобы не мешать.

— Где ты это взял? — мама брезгливо указала на «Хейнекен».

— Нашел!

— Саня, ты что, фарцуешь?… — мама схватилась за дверной косяк, как будто собиралась упасть в обморок.

— Ерунду не говори.

Где слово-то это услышала? Саня не фарцевал — так, подфарцовывал, и не здесь, а в Петрозаводске. Одна нашлепка «Вранглера» обошлась ему в пятьдесят рублей, откуда бы он их, интересно, взял, если бы не заработал?

— Ма, это просто банка. Ты же сама ее мне и принесла на прошлой неделе, — смягчился он.

Мама знала, что он собирает банки из-под импортного пива, и частенько приносила их из «Айвазовского».

— Да? Вот уж не думала, что они нужны тебе, чтобы разгуливать по улицам!

— А что в этом плохого? — Латышев прикусил язык: сейчас начнется политинформация о системе ценностей! И физрук тоже вставит несколько слов, он всегда суется не в свое дело. «Тот, кто носит Адидас, скоро родину предаст»! Можно подумать, те, кого он учит играть в теннис, носят джинсы фирмы «Салют»! И попробовал бы их кто-нибудь обвинить в нарушении морального кодекса строителя коммунизма…

— Что плохого? Тебе не кажется, что это низко? — мама сложила губы бантиком. Она все время забывала, что она не на уроке и он не третьеклассник.

— Низко? — взорвался Латышев. — Низко, значит? А быть здесь сыном посудомойки, значит, высоко?

Мама побелела, лицо ее стало вдруг каким-то растерянным и глупым, рот приоткрылся, но она так и не нашла, что сказать. А вообще-то она за словом в карман не лезла.

Зато физрук нашелся быстро: Латышев опомниться не успел, как оказался прижатым к вешалке и слегка придушенным собственным воротником. Банка «Хейнекен» плеснула на стенку «Жигулевским», и по обоям вниз побежали мокрые дорожки.

— Ах ты щенок! Тебе кто позволил мать свою оскорблять? Тварь неблагодарная! Она как проклятая на тебя горбатится, ты на руки ей посмотри!

— Руки уберите, — поморщился Латышев. — Сами какой пример дочке подаете? Скоро жена ваша приедет, будете в своей комнате ночевать, а не в нашей.

Признаться, он думал, что физрук его ударит, и тогда можно будет ему ответить. Но тот брезгливо скривил губы, оттолкнул Латышева, выпуская его воротник, и выплюнул ему в лицо:

— Какая же ты дрянь…

Латышев скроил гордую мину, сделал вид, что утерся, и толкнул дверь на лестницу плечом. И, поворачиваясь, заметил слезы у мамы на щеках. Черт дернул физрука сунуться! Он бы и сам догадался извиниться. Ну, сорвалось! Наболело!