Ольга Денисова - Неразменный рубль

Латышев сквозь слезы видел, как тот выскочил на дорогу и приостановился, оглядываясь. И улыбка уже потянула губы в стороны (не надо никакого неразменного рубля, черт с ним, с этим Дэнисом!), как вдруг из-за поворота (словно при замедленной съемке) выкатила огромная черная «Волга» и бампером ударила лохматое собачье тельце, тут же отлетевшее на десяток шагов вперед.

Латышев, размазывая слезы по щекам, выбежал на дорогу — водитель даже не остановился, как будто не заметил, что сбил пса. И Латышев зачем-то побежал ей вслед, размахивая кулаками, как вдруг увидел, что с заднего сиденья на него смотрит парень в сером костюме: тот самый, что вчера на лоджии рассказывал о Вечном воре. А может, это только показалось — из-за слез?

Пес был мертв, да это и неудивительно: «Волга» ехала быстро, набрав скорость на подъеме. Латышев присел на одно колено перед убитой собакой (слезы лились ручьем, и плечи тряслись от рыданий) и обхватил голову руками. И он, конечно, подумал о знаке судьбы, о том, что какая-то высшая сила подарила ему этот мохнатый окровавленный трупик, но уже не хотел этого подарка — и многое бы отдал, чтобы пес сейчас бежал к своей пятиэтажке, живой и невредимый. И винил себя: если бы он не мечтал об этом неразменном рубле, не выдумывал глупостей, не тащил собаку в кусты, сейчас все было бы иначе!

Но слезы высохли, едва из-за угла послышались голоса и смех. И кто-то внутри ехидно произнес: «А ты думал, неразменный рубль — это так просто?»

Латышев, еще не успев толком подумать и содрогнуться от отвращения, сгреб мертвую собаку в охапку (та стала вдруг неестественно тяжелой) и потащил обратно в кусты. Запах псины мешался с запахом крови, на жаре особенно сильным, и, едва скрывшись от посторонних глаз, Латышев бросил трупик на землю. Его чуть не вывернуло наизнанку, спазмы от желудка покатились к горлу, и слезы выступили на глазах уже не от жалости.

«А ты думал, неразменный рубль — это так просто?»

Физрук вернулся домой, как всегда, часов в семь, на час раньше мамы. Латышев в это время распихивал по местам бобины, которые вместе с магнитофоном носил к Виталику. У Латышева было много редких записей, которые заинтересовали Виталика («Трубный зов», например), и до ужина в «Айвазовском» они всего переписать не успели. Физрук постучал в дверь, прежде чем войти.

— Я поговорить с тобой должен, — начал он.

— По-отечески? — поморщился Латышев.

— А почему бы нет?

— Ну говорите, — он пожал плечами и повернулся к физруку лицом.

— Ты ведь, в сущности, неплохой парень… Зачем ты к ним лезешь? Ты что думаешь, ты будешь на них хоть сколько-нибудь похож, если станешь пить такое же пиво и курить такие же сигареты?

Ага, сегодня он уже неплохой парень, а вчера был дрянью…

— Не по Сеньке шапка, что ли?

— Наоборот. Надо быть выше, понимаешь?

Видел сегодня Латышев, как оно выглядит — «быть выше»! Это молча исполнять прихоти зарвавшихся пижонов?

— У нас в стране все равны, — равнодушно сказал он физруку.

— Знаешь… Это уже совсем не та страна, какой мы ее себе представляем…

— И вы не боитесь мне это говорить?

— Нет. И никому не побоюсь сказать.

Латышев решил, что физрук еще больший дурак, нежели прикидывался.

— Мне идти пора, меня ждут, — проворчал Латышев.

Никто его не ждал, часа через полтора он собирался явиться в кинозал «Айвазовского» к началу «Танцора диско» и посмотреть: вдруг и там нет билетов? На «лишних билетиках» ему тоже доводилось подзаработать, но сейчас он думал, что из билетов, купленных мамой, можно извлечь выгоду поинтересней. Не ошибся.

Кристина злилась очаровательно.

— Нет, это просто невозможно! Я что, с ума сошла — идти в кино с родителями? Они что думают, мне без них не с кем в кино пойти?

— Так и пойди без них, — Латышев пожал плечами.

— Билетов нет! — Кристинка посмотрела на него как на больного. — Я бы пошла, так ведь не купить! Знаешь, я думаю, что просто никуда не пойду. Это лучше, чем полтора часа сидеть между папой и мамой. В гробу я видала этого «Танцора диско».

— Да? Жаль. Я-то точно видал его в гробу, хотел тебе билеты отдать.

— У тебя есть? — глаза Кристины загорелись.

— Есть, есть, даже два. Держи, — он достал из кармана рубахи оба билета и протянул ей. — Можешь позвать с собой кого-нибудь, чтобы не скучно было.

— А ты?

— А я — в гробу видал. Я в «Крым» пойду, «Три дня Кондора» смотреть.

— Я его три года назад видела, — она снова очаровательно скривила губки.

— Я тоже. Ну и что. К тому же у меня дела, — Латышев сделал равнодушное лицо. Приглашать девочек в кино — это детский садик, пусть они его в кино приглашают.

— Какие, интересно, у тебя дела?

— Черную собаку надо убить. Опять же, спрятать труп надо где-то до двух часов ночи.

— Почему до двух? Ведь в полночь сказали?

— Декретное время плюс летнее: астрономическая полночь наступает в два часа ночи.

— Тогда у тебя еще куча времени! — Кристина глянула на него хитро — разгадала маневр. И про два часа ночи ей тоже понравилось.

Билеты мама взяла на последний ряд…

— Сань, а ты маму свою любишь? — хихикала румяная и помятая Кристинка на выходе из кинозала.

— А то!

— А из рук у нее ешь?

— Каждый день.

— Лучше бы мы на «Кондора» пошли… — вздохнула она.

Это точно. Латышев давно не видел такой редкостной пошлости. Впрочем, в летнем кинотеатре «Крыма» не удалось бы создать интима, как в последнем ряду темного кинозала.

— Смотри, смотри, — она дернула его за руку. — А физрук-то наш не промах!

— В этом я не сомневался… — Латышев исподлобья взглянул туда, куда показывала Кристинка. На маме было длинное шелковое платье с драпировкой, черные туфли, в которых она ходила в театр, а волосы вместо привычного конского хвоста были уложены в высокую прическу.

— Какая женщина! Куда нам, сопливым… — Кристинка вздохнула, и Латышев взглянул на нее вопросительно. — Мы все в него влюблены. Мы в теннис с ним играем по записи, представь себе! Какой мужчина!

Латышев подумал, что Наташке об этом знать не стоит.

— А ты откуда его знаешь? — Кристинка дернула его за рукав.

— Это моя мама. С ним.

Знай наших! Кухаркины дети, значит?

С Кристинкой договорились встретиться без четверти два в вестибюле первого корпуса — она должна была открыть Латышеву запертую после часа ночи дверь.

Мама, в халатике и босиком, вытаскивала из головы шпильки, когда Латышев зашел в комнату.

— Ну что, понравилось тебе кино? — спросила она, продолжая зажимать шпильки губами.

Латышев не встречался с ней с тех пор, как, едва не подравшись с физруком, убежал на сейшен. И совесть его мучила, и благодарность он чувствовал: и за билеты на последний ряд, и за то, что она утерла нос всем этим расфуфыренным теткам из «Айвазовского». Но сказать прямо «Спасибо, мам» язык почему-то не поворачивался. Он решил не огорчить ее хотя бы тем, что фильм оказался дерьмовым.