Вера Камша - Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал

Прошу вас внимательно посмотреть на этот портрет. Полковник Хейл, что будет с всадником, который в таких обстоятельствах и таким образом попробует усидеть на такой лошади?

– Рассветные Сады будут, – хмыкнул Бэзил, – только художникам этого не объяснишь.

– Художники рисуют то, за что им платят. – Савиньяк тронул рукой розовую рамку и в свою очередь ухмыльнулся. – Этому художнику платили не за лебедя, а за Ворона. В понимании Фридриха, разумеется. Отсюда и вздыбленный мориск, и шпага… Не вина художника, что у принца только две руки; будь их шесть, в них были бы и пистолеты, и дамы. Фридрих играет в Алву, только лошадь, на которую он хочет сесть, не нарисованная.

– И вообще не лошадь, а олень, – шепнул Чарльзу Бэзил. – Ну да тем веселее…

Младший Хейл был от Проэмперадора в восторге, Чарльз приятеля не разуверял, а спорить на совете и вовсе было глупо.

– Правильно ли я понимаю, – уточнил Айхенвальд, – что, по вашему мнению, дрикс намерен повторить саграннский маневр герцога Алва?

– Он не будет повторять сам маневр, он попробует изобразить гения неожиданности. – Маршал отодвинул портрет, издевательски блеснули изумруды. – Вместо того чтобы, сковывая силы Ноймаринена, помогать Бруно, Фридрих прикроется ложной активностью на границе с Бергмарк и ударит по Надору из Каданы. В Изонийских предгорьях мы его перехватим. Там дриксы будут меньше ждать нападения, да и снега там, в отличие от равнин, тают позже, распутица еще не начнется. Кроме того, из Каданы проще и быстрей перенести боевые действия в Гаунау.

– А если все-таки обман? – Байард Хейл имел обыкновение сомневаться, когда все решено, и идти напролом, когда другие сомневаются.

– Тогда, – снизошел до ответа Проэмперадор, – наш форсированный марш через Кадану застанет союзников врасплох и вынудит отказаться от первоначальных намерений. Нанести сильный удар по бергерам в этом случае Фридрих не успеет, но он не Бруно, и это – не обман.

– Остается один вопрос, – очнулся старик Лецке. Беднягу по осени вытащили из теплого замка и назначили сперва генерал-интендантом, а затем военным губернатором Северного Надора, но когда-то Лецке был вице-экстерриором, объявление войны. Сначала мы должны заявить протест Кадане и…

– Мы ничего никому не должны! – Савиньяк бешено сверкнул глазами, напомнив Ворона и Октавианскую ночь. – Коль скоро каданцы не могут воспрепятствовать дриксам передвигаться по своей территории, пусть пеняют на себя. Господа, совет окончен.

Большая комната вновь стала чужой, внизу ждали лошади и солдаты – баронесса Сакаци отправлялась в Хексберг. Ей прислали платья, обувь, меха и украшения, нашли женщину для услуг и сказали, что среди воинов ничтожной не место. А где оно, это место? Отцовский дом мертв, Сакаци пуст, дворец Первородного полон лжи, так не все ли равно, куда пойдут чужие кони? Последуй Мэллит за мертвым, она бы спала в зеленом озере и ничего не помнила. Как мудры были враги названного Альдо и как глупы достославнейшие! Первородный не знал жалости. Он лил слова, как воду, и топтал сердца любящих, как скот топчет кормящие его травы. Если бы она могла сказать обманувшему, что имя его величию – тень! Если б могла вернуть свою кровь и убить свою память!

– Госпожа баронесса. – Красивая беловолосая женщина ласково улыбалась. Она родила пятерых сыновей, и все стали воинами. – К вам полковник Придд, а вы не причесаны!

Повелевающий Волнами? Зачем ему ничтожная? Названный Валентином привез Мэллит туда, куда обещал, так для чего он здесь? Разве возчик навещает доставленную поклажу, даже если защищал ее от грабителей и укрывал в непогоду?

– Госпожа баронесса, я пришел проститься. – Первородный был одет для войны. Пепел и фиалки исчезли под черными камнями и белым снегом. В этом сердце нет и не будет весны, но нет в нем и тления.

– Мой путь начинается вновь, – негромко сказала Мэллит, – присланные тем, кого зовут регентом, позаботятся обо мне.

– Я был счастлив служить вам. – Повелевающий Волнами не торопился уходить. Внуки Кабиоховы любят длинные разговоры и смутные слова. Они не скажут «не люблю», но «нам не быть вместе». Они поднесут яд, но будут оплакивать не убитого, а себя…

– Ничтожная не слепа. – Мэллит провела рукой по кое-как стянутым на затылке локонам. – Морская вода не станет вином, сколько ни говори о ее сладости. Не нужно лжи, она острей иглы и кислей уксуса.

– Мне трудно следить за вашими мыслями, баронесса. Я сожалею, что вас постигло разочарование, но проходит все, кроме смерти.

Баронесса…

– Нам следует поторопиться, баронесса…

– Позвольте представить вам баронессу…

– Позвольте откланяться, баронесса…

У дочери Жаймиоля больше нет своего имени, но чужого она не хочет! И еще она не хочет жалости.

– Я не баронесса, герцог Придд, – старательно произнесла Мэллит. – Я – гоганни и хочу вернуться к своему народу. Но я знаю – меня не отпустят, потому что названный Альдо – враг регента и многих первородных. Это ваша война, но ничтожная… Лучше бы я умерла раньше своей любви и не взглянула в глаза своей ненависти. Вы идете воевать за своего господина против Альдо Ракана. Ваш путь прост и ясен, так оставьте ничтожную… Оставьте меня без вашей учтивости. Вы сделали, что обещали герцогу Роберу. Вы свободны от неприятной обузы.

– Вы заблуждаетесь, сударыня. – Лед в глазах, лед в словах, лед за окнами. Кругом один лишь лед, а эти люди называют белый холод весной! – Я еще не выплатил свои долги и, что самое неприятное, не вернул чужие.

– Чужие долги взимают дурные ростовщики, – прошептала Мэллит, вспоминая слепой синий взгляд и отказавшееся повиноваться тело. – Я должна вам, но я не просила в долг.

– Сударыня, – названный Валентином смотрел не на нее, а на свою руку, – я не дал выходцу вас увести, но я вижу, что жить вы не желаете. Прежде чем уйти, я обязан сказать вам одну вещь. Если ваша обида и допущенная по отношению к вам несправедливость окажутся сильнее… Что ж… Я сделал все, что мог.

– Ничтожная слушает. – Слова – как дождь. Они погасят костер и не наполнят бездну.

– Я еще не любил, – сказал первородный, – и я потерял хоть и много, но далеко не все. Я не вправе вас поучать, но у меня был старший брат. Однажды ему показалось, что смерть лучше жизни, и он решил умереть. Ему не позволили. Мой брат был… очень раздосадован. Тем не менее со временем он понял, что хочет жить. Разговор с ним мог бы вам помочь, но, к несчастью, Юстиниан погиб. Его убили.

Брат оставил мне свои долги, которые я намерен рано или поздно отдать. В том числе и долг человеку, заставившему Юстиниана по достоинству оценить жизнь. Я рассказываю вам об этом ради слов, которые мой брат услышал от своего старшего друга. Чтобы вы не подумали, будто они принадлежат мне.