Виктор Кувшинов - Мир, которого нет (Пирамиды Астрала 3)

Александр Левашов родился в семье довольно известного в своих кругах человека, Степана Левашова, дипломата по особым поручениям. К сожалению, его блестящая карьера внезапно оборвалась в результате пленения турецкими янычарами где-то на восточных границах Австрии и последующей казни. После чего жена героя с ребенком вынуждены были срочно вернуться в Петербург из Европы. За заслуги супруга перед отечеством ей был назначен неплохой пенсион из имперской казны. Но это не помогло ей справиться со скоротечной чахоткой, которая была довольно обычным делом в России. Поскольку пенсион был назначен только супруге, пятилетний Саша остался без оного, хотя и с некоторой суммой денег, но совершенно беспомощный перед тяготами жизни. И все же ему повезло, и повезло дважды.

Сначала его мать успела связаться перед смертью со своей двоюродной теткой, и та взяла на себя труд позаботиться о судьбе внучатого племянника, устроив его по тогдашним временам чуть ли не в лучший приют Петербурга под патронатом самой мадам Сушон. В этот приют как раз и попадали дети, у которых от родителей оставались достаточные средства на приличное содержание и воспитание ребенка.

Учреждение было известно своей честностью по отношению к финансовым сбережениям воспитанников и получало дотации от казначейства и частные пожертвования.

Таким образом, Саша сумел получить не только домашний уют, но и неплохое образование. Еще в школе у него заметили музыкальный дар. Мальчик обладал абсолютным слухом и был сам не свой до игры на скрипке, тогда как его сверстников было палкой не загнать на такие занятия. Антонина Федоровна Сушон, содержательница приюта полюбила мальчишку, как своего сына, хотя надо было признать ее ровное отношение ко всем воспитанникам. Она старалась определить своих питомцев согласно их наклонностям, кого в военное училище, кого обучаться чиновником, а Сашу она долго не отпускала, определив в гимназию с очень сильным музыкальным курсом.

Она даже договорилась, что Саша будет жить по-прежнему в приюте, пока не достигнет девятнадцати лет. Сейчас его скорее можно было назвать квартиросъемщиком, чем воспитанником приюта. Помимо привязанности у нее была и своя, немного эгоистическая причина удерживать воспитанника. Она, как и многие другие, любила слушать его сольные концерты, которые он иногда спонтанно устраивал прямо в приюте. Сейчас он учился уже в консерватории и через пару лет должен был начать самостоятельную карьеру. В том, что она будет прекрасной, у нее даже не возникало сомнений. Одно только огорчало старое сердце – как она не оттягивала этот момент, не за горами было расставание с любимым воспитанником, к которому давно уже испытывала материнские чувства.

Несмотря на официальное сиротство, Саша считал себя счастливым человеком – он мог заниматься любимым делом, и за это его ответно любили и уважали. Он не был обделен лаской и уютом в детстве, не оказался брошенным и в отрочестве. Перед ним была ясная дорога в будущее. Чего еще можно было желать от жизни на его месте?

Однако все перевернулось в тот момент, когда в класс к нему случайно зашла синеокая красавица с необычно темными волосами и бледным лицом, которые в сочетании с яркими выразительными губами делали ее внешность неповторимой. И все же, не столько внешность незнакомки сразила его наповал, а искренняя реакция и восторг от его исполнения, которое он успел подглядеть, когда внезапно прервал игру на скрипке.

Весь вечер он пытался отвлечься от волнующих мыслей о его новой знакомой, но на следующий день сдался и пошел разыскивать ее в классах художественной школы. В связи с ремонтом он и в самом деле, почти беспрепятственно достиг указанной ею комнаты и нашел там девушку, в одиночестве склонившуюся над мольбертом. Ему показалось странным, что перед ней не было предмета рисования – ни натурщика, ни натюрморта. Объяснение нашлось позже, а первое, что он увидел, это была радость, вспыхнувшая синими искрами в ее широко раскрытых глазах. Искренняя радость от встречи с ним.

Саша ощутил, как его сердце затопила теплая волна. Смутившись этого чувства, он сумел выдавить из себя только скомканное приветствие. А дальше ее веселый беззаботный голос легко сломал все надуманные им барьеры, и беседа потекла, как само собой разумеющееся, между двумя давнишними приятелями.

Как же с ней было легко! Но оказалось, что самое главное все еще впереди. Когда он увидел ее картины, то сначала опешил, перебирая взглядом одну за другой.

Потом до него дошло, почему у Шурочки не было перед собой никакой композиции для отображения на холсте – такого в жизни не увидишь. Он понял свою ошибку: эти картины нельзя смотреть мельком, и начал всматриваться только в одну. Чем дольше он смотрел, тем глубже он в нее "проваливался". Чуть не судорожным усилием он заставил себя перейти к другой…

Из такого "утопания" в картинах его вытащил робкий оклик творца этих чудес. Он совсем забыл о ней! Неужели вот эта юная, хрупкая девушка могла создать такое! А он еще гордился своими успехами в музыке! Он что-то восторженно ей говорил, а она не менее восторженно ему отвечала. Он держал ее руки и утопал, но теперь уже не в ее картинах, а в ее глазах… какие мягкие и нежные у нее губы… "Прости Шура, я не хотел тебя обидеть! Разве можно обижать ангелов?" "Да, ты не ангел, ты лучше…" На следующий день к нему подрулил Вася, соратник по мучительству музыкальных инструментов, специализирующийся на фортепиано. Хлопнув Сашу по плечу, он восторженно воскликнул:

– Ну, ты даешь! Видел, как вы по коридорам с Шурочкой Черкасовой за ручку бежали.

Ничего не скажешь, поздравляю!

– Да ладно тебе, мы только познакомились. Хорошая девушка, а как картины пишет!

– Да ты что?! Опупел? Какие картины? Ты хоть знаешь, кого захомутал? Вот болван!

Ну почему дуракам везет?

– Ты что это имеешь в виду? – у Саши все похолодело внутри. Он действительно болван. Ведь даже не поинтересовался фамилией девушки, не то, что спросить, кто ее родители.

– Да, теперь тебе можно про музыку забыть! Попроси у папаши-барона отступные за свое разбитое сердце – он от тебя миллионом откупится! Но портить девочку я тебе не советую – живьем закопают, все-таки сановничья дочка!

– Все! Достал! Отвали, пока я об твою физиономию свои музыкальные пальцы не обломал! – огрызнулся Саша.

Внутри все замерзло одной ледяной глыбой. Господи, как больно! Как же он так сглупил, подставив ее под удар?! Все-таки они ненормальные – ведь она тоже даже не поинтересовалась его родителями. Теперь и ей будет так же непереносимо больно.

Он не обольщался надеждой, что для нее это легкий роман. Он помнил ее глаза, он видел плещущееся в них счастье. Не прошло и три дня, а их души, казалось, безвозвратно сроднились. "Нет, надо рвать сейчас! Рвать, пока еще возможно.