Владислав Русанов - Золотой вепрь

Кулак хмурился и сжимал челюсти, а Лопата, обрадованный встречей с товарищами, чудом вернувшимися с опасного задания, продолжал балаболить:

– Вот генерал и решил подсобить господинчику делла Куррадо. Медрен, вишь ты, и в самом деле непростой городок. Он и тракт оседлал, и речку – по Ивице и плоты до Арамеллы гоняют, и купеческие плоскодонки так и шастают туды-сюды, покудова не замерзнет. Да и у самого ландграфа Медренского вес-то среди дворянства тутошнего, вишь ты, не малый. Генерал-то дель Овилл не дурак. Своего не упустит. Раз решил раздавить ландграфа – раздавит. Помяните мое слово!

Пустельга подвела своего рыжего ближе к мерину, на котором сидел Антоло. Проговорила вполголоса:

– Вот дурень! Свободные уши нашел. Он что, не видит, как командир злится?

– Еще б ему не злиться! – крякнул Клоп. – Какой-то ландграф, а самого Кулака в лапти обул!

– Дурень ты… энтого… бештолковый! – одернул парня Почечуй. – Один невешть што болтает, и другой… энтого… туды же!

Видно, Мудрец, покачивающийся в седле высокого светло-серого коня, сведенного с графской конюшни, тоже подумал, что пора о чем-нибудь другом поговорить, иначе кондотьер взорвется, как бутыль с игристым вином.

– А скажи мне, Лопата! – взглянул он на бородача с высоты своего немалого роста. – Скажи-ка вот что… Полковник делла Куррадо город хорошо обложил? Как следует, чтобы мышь не проскочила?

– Да где там! – отмахнулся наемник. – Ормо попервам аж на стенку лез от злости! Уж ежели я бестолковость пехотную вижу, то ему каково? Полковник, вишь ты, скорее о своей безопасности печется. Вокруг лагеря все путем – и посты, и караулы. А город? Разъезды наши туды-сюды мотаются, это верно. Ну, а пехтура дороги перекрыла. За речкой, опять же, следят… А сверх того? Иногда поселян ловят, что в Медрен бегут из деревень…

– Бегут? В осажденный город? – удивленно возвысила голос Пустельга.

– Ага! – обернулся Лопата. – Самому невдомек – дурные они тут, что ли? Где это видано? А они, вишь ты, бегут! Уже набилось народу – на два таких Медрена хватит. А каждому-то можно в руки ежели не гизарму с арбалетом, так дубину и чан с кипятком дать… Уж Ормо говорил полковнику, говорил…

– Погоди, – остановил словоохотливого наемника Мудрец. – Ты мне вот что еще скажи. Не было ли на днях какой заварухи? Не пытались ли вооруженные люди в город прорваться?

– Как же не пытаться? Пытались! – неожиданно радостно воскликнул Лопата.

– И что?

– А ничего! Прорвались! Десяток пехотинцев, вишь ты, мечами посекли, рогатку откинули – и к воротам! А там их будто ждал кто! Впустили за милую душу.

– Вот кошкины дети! – Пустельга стукнула себя кулаком по колену. Рыжик шарахнулся, прижимая уши.

– Да уж! Пока десяток Черняги подоспел, они ужо почитай все за стеной были…

– Эх, раньше не могли! – сокрушенно тряхнул головой Кирсьен, бывший гвардеец. Он старался ехать подальше от Антоло – руки-то их пожать друг другу заставили, но ненависть вот так запросто в побратимство не перейдет. Да и перейдет ли когда-нибудь?

– Ну, не поспели, так уж вышло, – развел руками Лопата. – Одного, вишь ты, из самострела завалили, так по ним со стен бить начали. Тут уж не до жиру, быть бы живу. Отступать пришлось.

– А хоть разглядели тех, что прорывались? – поинтересовался Мудрец. – Сюрко [15]там каких цветов, шлемы, флажки, может…

– Да к чему там сюрко?! – вмешался Кольцо. Видно, парень тоже любил поболтать, но не успевал за старшим товарищем и слова вставить, а потому просто дрожал от желания высказаться. – И без сюрка все ясно, как божий день!

– И что ж тебе ясно? – усмехнулась Пустельга.

– А все! – горячо воскликнул носатый. – Да узнали мы его! Из череповской банды. Пнем его кличут. Вернее, раньше кликали…

– Жалко, что не сам Череп! – возмутился Кир.

– А то не жалко! – не стал спорить Лопата. – Само собой, жалко. Он, вишь ты, был там. Наши его узнали. Ну да он котяра матерый – голыми руками не возьмешь. Ушел.

– А он теперь что, Медренскому служит? – поинтересовался Кольцо.

– Ну да! – кивнул Мудрец. – Вроде как в начальниках стражи у него. Сволочь…

А Кулак так ожег болтунов взглядом, что у них языки попримерзали к зубам. Говорить расхотелось, шутить тоже. Коль командир не в духе, подчиненным тоже помалкивать следует.

Полковой лагерь встретил наемников обычным шумом, суетой и вонью отхожих мест. Антоло поразился – вроде бы не так давно полк осаждает город, а выгребные ямы едва ли не доверху загадить успели. Или вырыли не глубоко? С прохладцей работали солдаты… А куда тогда командиры глядели? Студент поверить не мог, чтобы его бывший сержант – Дыкал – настолько охладел к службе.

Воспоминание о солдатах, которые могут его опознать, заставило парня натянуть кольчужный капюшон на самые брови. Отросшая за время странствий курчавая светлая бородка тоже меняла внешность, но все же излишне полагаться на это не стоило.

Антоло сгорбился, стараясь скрыться от взглядов, которыми, как ему казалось, одаривали его все без исключения пехотинцы, встречавшиеся на пути их маленького отряда.

– Где Ормо? – коротко бросил Кулак.

– Да, вишь ты, – почесал затылок Лопата, – сожрал Коготок чего-то… Теперь брюхом мается.

– И сильно мается?

– О-о… Я тебе прямо скажу, командир, скрутило его не по-детски. Да он вона там под навесом лежит. – Лопата ткнул толстым пальцем в сторону палаток, разбитых чуть в стороне от прочих. – Ты не подумай, командир, он банду не бросил. Хоть мучается, вишь ты, а все-таки…

Он не договорил, махнул рукой.

Кулак молча направил коня к полосатому навесу. Соскочил с коня, бросил повод на руки подбежавшему наемнику, у которого голова была замотана на каматийский манер яркой тряпкой. Остальные спешились у коновязи.

Антоло вертел головой – со всех сторон к ним сбегались вооруженные до зубов усатые и бородатые мужики. Искренние улыбки, восклицания радости, приветствия. Кто-то обхватил Бучилу, заржал, хлопая по спине. Седоватый дядька с дважды сломанным носом легонько стукнул в плечо Почечуя. Чернобородый наемник с розовой «птичкой» шрама над бровью потянул за рукав Мудреца – рассказывай, мол, что да как? – но верзила только отмахнулся.

Кондотьер стремительно нырнул под навес. Пустельга потянула Антоло за рукав:

– Пошли! Нечего маячить…

Под навесом пахло травами. Резкий аромат лекарственных снадобий. Такой же запах стоял в их доме в Да-Вилье, когда умирал прадед – Антоло-старший.

Полосатая ткань пропускала достаточно света, чтобы разглядеть лежащего на походной кровати широкоплечего воина с правой щекой, изуродованной шрамом, который, вне всякого сомнения, оставила когтистая лапа боевого кота. Что там Лопата говорил? Сожрал что-то? Да уж… Краше в гроб кладут – глубоко запавшие глаза обведены черными кругами, губы синюшные, а кожа лица отдает прямо-таки зеленью весенней листвы.