Хоуп Миррлиз - Луд-Туманный

При свете фонаря они прочитали следующее:

Я, Иеремия Бормоти, фермер и окружной судья Лебеди-на-Пестрой, будучи всегда веселым человеком, ниже следующим сыграю свою последнюю шутку по эту сторону Гор Раздора в надежде на то, что хоть она и пролежит долго в сырой земле, но не окажется непригодной, когда придет ее время.

Я, Иеремия Бормоти, был преднамеренно убит своей второй женой Клементиной, дочерью матроса Ральфа Дерзкоштанного и чужеземной женщины с далекого севера. В этом преступлении ей помогал и поощрял ее любовник Кристофер Следопыт, иностранец, называвший себя травником. И по зуду, который мучает меня, пока я пишу, по пятнам на языке я знаю, что мне дали ягоды, известные в народе под названием ягод милосердной смерти. И сварив их так, что они стали похожими на варенье из шелковицы, моя дорогая жена угостила меня ими, а я, ничего не подозревая, их съел. Я прошу того, кто найдет мое письмо, отыскать паренька по имени Питер Горох, сына лудильщика. Потому что этот паренек, будучи голодным и желая заработать пару пенсов, приходил ко мне час назад с полным лукошком этих самых ягод милосердной смерти и спрашивал, не хочу ли я их купить. А я, желая испытать его, спросил, не думает ли он, что весь мой сад поели черви и я позарюсь на такие фрукты. Но Питер ответил, что он считал, будто в семье Бормоти любят эти ягоды, так как он видел, как джентльмен, который живет у них (Кристофер Следопыт), собирал их неделю назад. А если Кристофер Следопыт уедет из этих мест, пусть правосудие ищет толстяка с каштановыми волосами, курносым носом в веснушках, похожим на яйцо малиновки; один глаз у него карий, а другой голубой.

А чтобы моя шутка удалась, я испробовал ягоды, которые принес мне парнишка, хотя сердце у меня при этом разрывалось, на одном из кроликов маленькой девочки по имени Марджори, дочери моего возчика. Я сделал это потому, что она, будучи здоровенькой девчушкой семи лет, имеет все шансы жить по эту сторону гор, когда кто-то откопает похороненную мной шутку. И если она будет жива, то обязательно вспомнит, как один из ее кроликов стал чесаться, и язык у него покрылся пятнами, как кожа змеи, и как ста потом нашла его мертвым. Я смиренно прошу у нее прощения за то, что так жестоко поступил с маленькой девочкой, и прошу моих наследников (если кто-то из них останется в живых) дать ей хорошего кролика, ветчины и десять золотых монет.

И хотя, будучи судьей, я мог бы арестовать преступников до того, как умру, но все же до времени воздержусь. Частично потому, что всю жизнь был охотником и всегда давал зайцу и оленю шанс спастись, то пусть этот шанс будет и у них, а частично потому, что мне хочется успеть отойти очень далеко по Млечному Пути, пока Клементина оседлает деревянного коня герцога Обри, не то от звука веревки, трущейся по ее шее, у меня разболятся уши; и, наконец, потому, что я очень устал. Итак, я в последний раз ставлю свою подпись

Иеремия Бормоти.

Закончив чтение, Хейзел разразилась истерическими рыданиями, время от времени восклицая: «Бедный дедушка!» Мастер Натаниэль успокаивал ее как мог.

Наконец, утерев глаза, она сказала:

– Бедная Марджори! Надо отнести ей ветчину и кролика.

– Так она еще жива? – ахнул мастер Натаниэль.

Хейзел кивнула.

– Она так и осталась в девушках, живет в Лебеди и очень бедствует.

– А как насчет Питера Гороха, смышленого сынишки лудильщика? Ему ничего не причитается, мисс Хейзел? – спросил кузнец и лукаво подмигнул.

Она растерянно посмотрела на него, а мастер Натаниэль воскликнул:

– Клянусь Урожаем Душ, это вы были тем парнишкой, который видел, как Следопыт собирал ягоды!

А Хейзел медленно произнесла:

– Вы были тем мальчиком, который разговаривал с моим дедушкой… в ту ночь? Я бы никогда не подумала…

– Что я начинал так скромно? Да, я был сыном лудильщика, или жестянщика, как они любят себя называть, а сейчас я – кузнец. Избранный людьми судья.

И он весело подмигнул.

– И вы помните случай, описанный покойным фермером? – живо спросил мастер Натаниэль.

– Хорошо помню, господин Сенешаль. Как будто это случилось вчера. Нелегко мне будет забыть лицо господина Бормоти в тот вечер, когда я предложил ему содержимое своего лукошка. И хотя ягоды милосердной смерти найти не просто, мне в те времена легче было разыскать их, чем полпенни. И не забуду я лицо Следопыта, когда он их собирал. А он и не подозревал, что за ним наблюдают.

– Вы встречали его с тех пор? Кузнец подмигнул.

– Рассказывайте, рассказывайте! – нетерпеливо замахал руками мастер Натаниэль. – Вы видели его с тех пор? Сейчас не время для недомолвок.

– Ну, может, и видел, – медленно произнес кузнец, – разгуливающего по Лебеди, проворного и довольного собой, как лиса с гусем в зубах. Я часто думал, не было ли моим долгом рассказать все, ведь я судья. Но в конце концов это было так давно, и, кажется, его жизнь имеет большую ценность, чем смерть, потому что он – замечательный доктор и сделал очень много хорошего.

– Это… это доктор Хитровэн? – тихо спросила Хейзел.

Кузнец кивнул.

– Ну что ж, думаю, нам пора вернуться в дом, – сказал мастер Натаниэль. – Нам еще предстоит одно дело, – и, понизив голос, добавил: – Боюсь, не очень приятное дело.

– Ваша милость хочет состричь коготки у кошки? – с недобрым смешком спросил кузнец. – Не могу и представить себе дела противнее. У этой кошки ох какие острые коготки!

Когда они шли в дом, батрак прошептал Хейзел:

– Извините, мисс, значит, хозяйка убила своего мужа? В деревне всегда говорили об этом, но…

– Не надо, Бен, не надо! Я не выдержу этих разговоров, – вздрогнув, воскликнула Хейзел.

Придя в дом, она убежала к себе в спальню и заперлась.

Бена отправили за веревкой, а мастер Натаниэль и кузнец, сильно проголодавшись от пережитых волнений, стали искать чего-нибудь поесть.

Вдруг они услышали с порога:

– Могу я спросить, что вы ищете у меня в кладовой, джентльмены?

Это была вдова. В первую очередь она внимательно оглядела мастера Натаниэля: немного бледный, глаза запали, но живой и здоровый, как ни в чем не бывало. Потом она перевела взгляд на Питера Гороха. В этот момент пришел Бен с веревкой. Мастер Натаниэль толкнул судью в бок, и тот, прочистив горло, объявил лишенным всякой выразительности голосом волю Закона.

– Клементина Бормоти! Именем государства Доримар, чтобы мертвые, живые и те, кто еще не родились, могли спать спокойно в своих могилах, постелях и утробах, вы арестованы за убийство вашего, ныне покойного, мужа Иеремии Бормоти.

Она смертельно побледнела и несколько секунд смотрела на них, не произнося ни слова. Потом презрительно засмеялась: