Джон Уитборн - Рим, папы и призраки

— О да, адмирал, вы правы. Какие были счастливые дни! Но скажу вам: как только я узнал, что он — нехристь, воинственный и раздражительный, тотчас распрощался с Неаполем и поспешил в Рим. Ну а после того, к счастью, мирных дней в моей жизни не было.

— Другого и я сказать не могу, — хрустко промолвил Солово.

— Для наемников он был повсюду отцом родным. Меня сразу же поставили на довольствие; на полную плату с первого дня — убиваешь ты или нет, а ведь это не везде так. О, поглядите, там в канаве удавленник.

— Именно.

— Юлий даже заставил этого Михель-ангела придумать мундиры для наших швейцарских ребят. Вам нравится?

— Нет.

— И мне тоже. Но, по-моему, люди привыкнут. Только не сомневайтесь, до тех пор я набью карман поплотнее — заработаю или украду — и вернусь в Ури к жене.

Адмирал Солово изучал небо в поисках утешения и, не обнаружив такового, нажал:

— Вы далеко от дома, мастер швейцарец. Что будете делать, если жена не дождется вас?

Нума Дроз пожал плечами и тронул конское ухо.

— Тогда я убью ее и снова женюсь. У нее сестрица — сочная бабенка, если подумать об этом. Так или иначе, а жена в моей хижине будет.

Далеко на дороге перед собой вечно не знавший покоя глаз адмирала Солово обнаружил одинокого всадника. Нума Дроз заметил его практически одновременно, и все мысли о доме разом оказались забыты.

— Дротик, скачет галопом, один, — выпалил Дроз. — Стоим.

Оба мужчины, выкованные в разном, но одинаково жарком пламени, с виду как будто не готовились к встрече, однако необходимые приготовления тем не менее были сделаны. Большая часть встреч на дорогах выглядела довольно невинно, но исправить ошибку возможности не представлялось.

— Адмирал Солово? — осведомился верховой, подъезжая поближе (тем не менее из вежливости оставаясь достаточно далеко).

Солово ответил невозмутимой улыбкой.

— Возможно.

Всадник не думал обижаться, он был знаком с современным этикетом.

— Перед вами Питер Ансельм, — проговорил он, кланяясь, насколько позволяли латы. — Или же Пьетро Ансельми, кондотьер на службе Флоренции, посланный, чтобы приветствовать и поторопить вас.

Адмирал вопросительно поднял бровь, ничего не подтверждая, но все же обнаруживая некий незначительный интерес к подобной идентификации его личности.

— Дело Микеланджело всем докучает, и Синьория видит причины для спешки, — пояснил Ансельми.

Солово не одобрял качеств, подобных скорости, учитывая их близкое родство с непростительной беспечностью.

— Каковы же новости, кондотьер? — спросил он любезным тоном.

— Все хорошо! — ответил тот. — Может быть, начнется война.

Из Синьории прислали за мной и сказали: «Мы не хотим воевать из-за вас с папой Юлием. Вы должны возвратиться, и в этом случае мы снабдим вас грамотами такой важности, что, если он причинит вам зло, он причинит его Синьории». Естественно, я взял грамоты и вернулся к папе.

Микеланджело Буонарроти (из частной переписки, 1507 год)

— Флорентийская республика, — проговорил Солово, излагая факты так, чтобы его мог понять человек, которого адмирал подозревал в наивности, не может только ради вас идти на риск и военные потери. Сильные приказывают слабым, те в свою очередь распоряжаются немощными. Я предлагаю вам самому представить собственное место в этой иерархии. Короче, Синьория по нашему требованию за гроши выдаст вас, какая бы участь вам ни была уготована.

— Таковы обычаи нашего мира, — добавил Пьетро Ансельми с ухмылкой. Это знает мой маленький сын, а ему только три! Где вы провели свою жизнь, художник?

«Укрывался от вихрей реальности двумя небольшими, но талантливыми руками», — подумал адмирал, однако от слов воздержался, следя за тем, как Микеланджело переводит взгляд с него на Дроза, а потом на Ансельми. «Голые нервы, — рассудил адмирал, — или же просто выпущенный на свободу скверный норов».

— Я не согласен с адмиралом, — проговорил Микеланджело, взволнованный голос его метался вверх и вниз, как обезьяна по жерди. — Я сомневаюсь, чтобы Флоренция могла позволить себе склониться перед столь агрессивным понтификом в страхе перед еще не сформулированными угрозами. Я верю, что Синьория уже выбрала поле для решительной схватки.

Солово улыбнулся и наклонился вперед, чтобы вновь наполнить свой кубок вином. Нума Дроз оставался спокойным, лишь глаза его чуть сдвигались, обращаясь то к Ансельми, то к скульптору… таким образом с честью проходя испытание, назначенное для него адмиралом.

— Я различаю за вашими словами эхо иного голоса, мастер скульптор, терпеливо промолвил адмирал. — Могу ли я рискнуть задать вопрос — чьего же именно?

Уродливое молодое лицо Микеланджело покраснело.

— Я советовался с некими представителями республики, — сказал он отрывисто.

— С неким вторым канцлером? — допытывался Солово. — Быть может, с мастером Никколо Макиавелли?

Микеланджело подтвердил предположение движением плеч и внезапно обнаружил на потолке нечто захватывающее.

— Ну и что с того? — бросил он гневно. — Люди, которым нужно изваяние, обращаются ко мне; я прибегаю к его совету в тонкостях правления. Настал век специалистов, адмирал.

Солово воспротивился.

— В обычных случаях да, но не в этом. Дело в том, что друга моего Никколо мадам Неудача посетила буквально во всем. Его мысли обучены, вышколены и отважно Шествуют в бой — чтобы отступить при первой же встрече с реальностью. Выношенная им в мыслях Флорентийская народная милиция ничего не дает.

— И отлично, — согласился Ансельми, оскорбленный в профессиональных чувствах. — Любители только портят дело. — Нума Дроз искренне закивал.

— Его иностранные миссии, — продолжал Солово, — энергично распространяли недобрую волю, и всю свою жизнь он будет безошибочно менять хозяев — олигархию Медичи на республику и обратно — в самый неподходящий момент. [58] адмирал Солово как-то слишком уж подозрительно точен: его слова самым жестоким образом обобщают общественную жизнь Макиавелли; до гибели под мечами вторгшихся испанцев его радости и гордости, Флорентийской народной милиции, оставалось всего шесть лет На вашем месте, мастер Микеланджело, я не стал бы рисковать остатками собственной жизни, полагаясь на совет Макиавелли.

Микеланджело яростно поглядел на него. Испуг и разочарование, вскипев, превратились в отвагу.

— Хорошо, — сказал он, — благодарю за отеческие советы. Но пока у меня останется выбор, я склоняюсь к его мнению, а не вашему.

Пальцем с черным камнем адмирал послал вперед Нуму Дроза.

— Я не очень силен в искусстве, — проговорил швейцарец, — но все, что я слыхал, свидетельствует: художнику нужны РУКИ !