Джон Уитборн - Рим, папы и призраки

Однако новое дело все больше привлекало Дроза, начинавшего получать удовольствие от пантомимы. Прослушав мессу в церкви Кающейся св. Марии Египетской, он сидел с Лютером и адмиралом возле заведения неаполитанского булочника и трактирщика, наслаждаясь дневной пиццей [74] изобретение более раннее, чем можно подумать и приглядывая за бурной жизнью соседнего Борделлетто.

— Я наслаждался службой, — проговорил Нума Дроз. — Она словно ножом заколола пелагианскую ересь.

— Далась тебе эта самая «кафоличность», — заметил Лютер.

— Ну, знаешь ли, в церкви в ладоши не хлопают, — ответил швейцарец, давая Солово возможность поразмыслить над своей внутренней сутью. Смотри. Все это напомнило мне одну беседу с пленными янычарами. Клянусь: половина их отреклась от ислама не сходя с места!

— А другая половина? — поинтересовался Лютер.

— О, этих мы, дружище, насадили на колья! — Дроз вдруг вспомнил, кого он должен изображать. — Это я про то, как они поступают с нами… к тому же все они отступники.

— Янычар, — пояснил Солово, обращаясь к монаху и рассчитывая, что маленькая интерлюдия пойдет тому впрок, — набирают из христианских детей; этим налогом облагаются все территории, покоренные оттоманами. Воспитанные как фанатичные мусульмане, они служат в гвардии султана.

— Я слыхал о них, — ответил Лютер, — но сомневаюсь, можно ли здесь говорить об отступничестве. Вступать на путь к спасению следует лишь в зрелые годы.

— Неужели? — невинно осведомился Дроз. — Ну раз ты так утверждаешь.

Монах обнаружил некоторое замешательство, однако же дал ему пройти. Его явно больше волновала близость церкви, которую они только что посетили, к кварталу мигающих красных фонарей. Адмирал отметил, куда был обращен его пылающий взгляд.

— Вас что-то смущает? — спросил он.

— Не знаю, — ответил монах, морща чело. — Видите ли вы то, что вижу я?

Солово и Нума Дроз послушно повернулись, но ничего неподобающего не увидели. Лютер повернулся к ним в некотором возбуждении — не совсем невинного происхождения, по мнению адмирала.

— Я только что видел мужчин, открыто совокупляющихся с женщинами легкого поведения, — возмутился монах. — Поглядите! Вот они. Их следует выпороть!

— Ну, — добродушно заметил Дроз, — это сделать несложно, хотя и будет кое-чего стоить!

— Нет, нет и нет! — сказал монах. — Я имею в виду это открытое… общение, и еще возле церкви. Только подумайте, все это рядом с домом Господним, где горят лампады перед телом Христовым. Как они смеют творить подобные пакости!

— Этим путем и вы попали сюда! — произнес невозмутимый Солово.

— Вы хотите сказать, что моя мать… — взревел Лютер, вскакивая на ноги.

— Мое замечание касалось лишь механики этого акта, а не ваших предков. Вы слишком нетерпимы к требованиям человеческой природы в городе, где достопочтенные люди стремятся жениться попозже.

— Я смертельно поражен вашими словами, — ответил Лютер, сотрясаясь от негодования, и снова сел.

— Похоже, у меня необычайные способности к этому, — заявил адмирал.

— Итак, вы допускаете, что… — перебил его монах, — еще ощущая вкус облатки во рту…

— Нет, — проговорил Солово раздражительным тоном, давая понять, что не желает присоединиться к подобной волне эмоций. — Я не допускаю того, что вы думаете, однако и в противном случае было бы немного позора. Дело всего лишь в том, что в своих вкусах я более сдержан.

— И целеустремлен, — добавил откровенный Нума.

— Я имел в виду, — продолжал адмирал, — одну из своих первых обязанностей на службе его святейшества, когда мне пришлось составлять «общественный реестр». В частности, для этого следовало пересчитать всех шлюх, занимающихся в Риме своим ремеслом; однако по лени своей я сдался, когда семь тысяч охотно назвались этим именем. И это — прошу отметить — в городе, где обитает пятьдесят-шестьдесят тысяч душ. В конце концов, опасаясь оскандалить как его святейшество, так и потомство, я указал в отчете лишь примерно четырнадцать сотен истинных профессионалок. Из этого числа примерно пять сотен составляли чужеземки, для того и привезенные в город. И поскольку было ясно, что ни одна из сих «несчастных» не умирает с голоду, следовало признать, что клиентуры у них хватает. Ну а раз так, грех, столь универсально распространенный, можно и не считать таковым.

Прежде чем Лютер успел указать, что убийство и кражи практикуются не с меньшим размахом (но это их вовсе не оправдывает), адмирал дал знак Нуме Дрозу приступить к своей роли. Отточенное взаимодействие поймало монаха врасплох.

— В любом случае, — начал Дроз-проповедник, — я слыхал такую теорию. Целью полового акта является размножение, правильно?

— Да, — с опаской согласился Лютер. — Так учит Церковь, основываясь на естественном законе.

— Итак, половой акт рождает плод, и всякое оплодотворение сексуально. Тогда выходит, — торжествующе промолвил Дроз, радуясь, что запомнил все как надо, — что всякий акт, исключающий зачатие, не является сексуальным. Если ты прибегаешь к предосторожностям или к методике, которую предлагают наиболее бойкие дамочки, тут никаких детей быть не может, а потому этот акт не половой, а стало быть, и не греховный. Понял?

— Э… — ответил Лютер, жутко хмурясь. Солово видел, что монах ох как хотел принять этот радикально пересмотренный естественный закон, но упрямая честность снова и снова возвращала его к дефектам предлагаемого варианта. Однако скоро он сумеет провести через одну из этих дыр запряженную четверкой колесницу. Поэтому адмирал уже подготовил для монаха некоторые предложения, когда — и если — он выберется наружу. Солово не намеревался расходовать впустую результаты скучных часов, потраченных на натаскивание Нумы Дроза к первому в его жизни абстрактному поручению.

К счастью, в тот самый момент, когда все находилось в состоянии равновесия, сказалось влияние истолченных грибов, тайно подмешанных в выпитое Лютером вино. Адмирал просто хотел, чтобы монах держался посвободнее и приветливее, а для того, кто провел два десятилетия в обществе Борджиа, добраться до питья доктора Лютера не представило труда. Шедшая мимо путана привлекла внимание монаха не имеющими предела ногами в золотых чулках; деяние сие было повторено ею трижды… и мир переменился.

Лютер новыми глазами глядел на Солово и Дроза, свежий живой огонек оживлял его узкие глаза.

— Я понимаю вас, — медленно проговорил он. — Никогда не думал об этом подобным образом. Значит, вы можете утверждать, что существенно намерение, а не деяние, так?

— Совершенно верно, — ответил адмирал, не слушая более ничего; его работа была сделана.