Павел Молитвин - Путь Эвриха

Пастушок досадливо поморщился. Разумеется, он знал, что Черно-Алая плита находится у подножия Рогатой Шапки, но разве могло ему прийти в голову, что они набредут на нее в самый последний день? Ведь не прегради им путь змеиная свадьба, были бы они уже близ Желтых увалов! И все же это его, только его вина! Хотя если Владыка Гор решил испытать человека, то так или иначе испытает…

— Эй, Урэгчи! Почему ты смотришь на эту скалу так, словно по ней течет кровь? — Отбросив щетку, Батар вылил воду из фляги на прорезавшие зеленовато-серый камень гранатовые жилы, и цвета их, угольно-черный и кроваво-красный, проявились, сделались насыщенными и глубокими. Остро засверкали блики на изломанных гранях кристаллов. — Разве это не прекрасно, Урэгчи? Это красота и это богатство! Гляди, вот тут, у ручья, кто-то уже бил шурф — высота жил значительно больше локтя, и я не удивлюсь, если они уходят до корней горы!

— Так оно и есть. Я слышал об этом месте и хочу тебя предупредить. Богатство это не принесет счастья. Кровь жертв, равно как и кровь палачей, не может принести счастья, даже если она похожа на драгоценный камень. Нет-нет, разум не покинул меня! Послушай, это не легенда, не сказка, это в самом деле было! — Пастушок сделал несколько шагов и опустился на колени, положив правую ладонь на жилу красного, а левую — на жилу черного граната. Пес поднял к небу мохнатую морду и тоскливо завыл.

— Уймись, Хомба! Батар, ты ведь слышал о Гурцате Кровавом? Так вот, это, спасаясь от посланных им людей, племя шекочей бежало через Вечную Степь и нашло последнее пристанище в горах Цай-Дюрагата. Однако даже здесь им не удалось укрыться от «рогато-головых». Воины Гурцаты выследили шекочей. Женщины этого гордого племени не желали вынашивать в своем чреве ублюдков кровожадных убийц, мужчины не хотели становиться под зловещий стяг Гурцаты, убивать и порабощать другие народы, и «рогатоголовым» было приказано, отыскав шекочей, вырезать их всех от мала до велика.

Здесь некогда была долина, в которой «рогатоголо-вые» выполнили приказ Гурцаты. — Урэгчи указал на Рогатую Шапку. — Шекочи были уничтожены все до единого, и при виде этой беспощадной резни содрогнулся даже Владыка Гор. Редко вмешивается он в дела людей, но жестокость «рогатоголовых» поразила его, и хлопнул Владыка Гор в ладоши — вот так! — и на месте цветущей долины выросла красная гора. Рогатая Шапка передавила всех воинов Гурцаты. Но ничто не исчезает бесследно. Кровь шекочей, просочившаяся из-под Рогатой Шапки, превратилась в жилу красного граната. Она уходит глубоко-глубоко, ведь шекочей было много и кровь их пропитала землю не на пядь и не на пять пядей, а на десятки локтей. Кровь «рогатоголовых» тоже выступила из-под красной горы. Ибо кровь, будь это даже кровь палачей, всегда оставляет след. И кровь воинов Гурцаты превратилась в черный гранат.

Ты можешь мне не верить. — Урэгчи поднялся с колен и взглянул на свои руки, точно хотел узнать, не испачканы ли они красной или черной кровью. — Ты можешь посмеяться надо мной, и я не буду тебя осуждать. Но взгляни сам. Видишь, эти жилы уже пытались разрабатывать и делали это не раз. Однако камни, добытые здесь, не принесли счастья или хотя бы богатства тем, кто увез их отсюда, ибо никто из них не вернулся в Цай-Дюрагат, чтобы продолжить разработку жил. Торговать кровью, даже если превратилась она в гранат, — плохой способ поправить свои дела. Возьми белую кость древних слонов и забудь о том, что видел тут. Не говори об этом Сюргу, пусть довольствуется теми дарами Владыки Гор, которые не несут на себе его проклятья.

Урэгчи отвернулся от Батара и пошел к ручью. Он сказал большую речь. Самую большую за недолгую свою жизнь. Теперь дело за горожанином. Это испытание Владыка Гор приготовил ему — не Сюргу, — и не важно, что он скажет или не скажет своему приятелю. Важно, как поступит он сам и не сейчас, а потом, ибо забыть об ожидающем его в Цай-Дюрагате сокровище будет не так-то просто…

Пастушок склонился к маленькому озерцу, зачерпнул студеной воды и омыл ею разгоряченное лицо. Подержал руки в ласковой воде и неожиданно для себя, сам того не желая, поднес к глазам гладкий камешек, оказавшийся под его пальцами.

— Я знаю, ты не сможешь забыть это место, даже если захочешь и будешь очень стараться. Значит, я не прав и забывать ничего не надо. Возьми, и пусть сохраненные тобой воспоминания будут не ложными. И да поможет тебе Владыка Гор, если выдержишь ты ниспосланное тебе испытание. — Урэгчи протянул Батару плоский кроваво-красный камешек удивительной яркости и чистоты.

— Но… Ты же сказал, камни, взятые отсюда, не приносят счастья?

— Этот принесет. Я не искав его, он сам лет мне в руку. Быть может, Владыка Гор знает, что ты успешно пройдешь испытание?

Батар не понял, что именно имел в виду пастушок, но без дальнейших вопросов и возражений опустил камешек в потертый кожаный мешочек, висевший у негр на груди.

— Я не охотник за самоцветными каменьями. И если твои соплеменники почитают это место священным, никогда не приду сюда с киркой и зубилом. С меня довольно слоновой кости. А что касается Сюрга… Ему мы, пожалуй, и правда не станем ничего говорить. Он не слишком уважает чужие обычаи и верования, да и камней набрал уже достаточно. Если он будет нуждаться в деньгах, я лучше уступлю ему часть бивней, хотя и не верю, что Иккитань выйдет за него замуж…

В этот день они так и не добрались до Желтых увалов. Оставив, по настоянию Урэгчи, на зеленовато-серой плите кусок лепешки и несколько ломтиков жареного мяса, Батар решил вернуться к Медовому озеру и провести остаток дня на его берегу в лени и праздности. Так они и поступили, заехав предварительно на каменные осыпи, где пастушок ставил сплетенные из конского волоса силки на пищух.

Маленькие, величиной с крысу зверьки эти служили им пищей большую часть лета, и Батар не раз с удовольствием наблюдал за оживленной колонией. Короткохвостые грызуны были отменными хозяйственниками. Изо дня в день они занимались сушкой сена на зиму, разложив собранные травы на плоских камнях, под которыми устраивали свои гнезда. Десятки пищух сидели столбиком каждая на своем камне и пересвистывались с соседями: «Пиц-пиц!», время от времени шевеля и заботливо переворачивая лежащие перед ними кучки сена. При этом зверьки не забывали поглядывать на небо: чуть тучка, угроза дождя, тем более если уже начинает моросить — и они торопливо утаскивают сено по норам. Писк усиливается, причем предприимчивые соседи, припрятав свое добро, не теряясь, принимаются подворовывать чужое. Возбужденный свист, писк, драки, но едва дождик усиливается — все смолкает, пищухи прячутся. Затем, когда выглядывает солнце, вновь вылезают и, дожидаясь, пока мокрые камни обсохнут, озабоченно пересвистываются: как бы не упустить погоду, успеть насушить достаточно сена на зиму.