Патриция Бриггз - Призванные луной

Даррил дождался, когда Бен направился восвояси, потом очень серьезно сказал:

— Спокойной ночи, Мерси. Запрись на ночь. И пошел к дому Адама.

После убийства вервольфа и встречи с Беном у меня должны были быть кошмары, но ничего подобного — я спала крепко и без сновидений; во всяком случае я ничего не помнила.

Я сплю с включенным радио, иначе при моем слухе я всю ночь лишь дремала бы. Я пробовала ушные затычки, но они для моего спокойствия слишком хорошо блокируютзвук. Поэтому я предпочла негромкую музыку, чтобы заглушить нормальные ночные шумы, но не пропустить чего-нибудь серьезного.

Что-то разбудило меня утром, за час до будильника, но хотя я выключила музыку и прислушалась, разобрала только, как отъезжает «Шевроле 350» с негромко работающим мотором.

Я снова легла, собираясь уснуть, но Медея сообразила, что я поднялась, и принялась проситься, чтобы я ее выпустила. Она мяукала не очень громко, но очень настойчиво. Я решила, что после записки Адама прошло достаточно времени, и, если я выпущу Медею побегать, он не решит, что я делаю это нарочно. К тому же это даст мне немного тишины, и я смогу снова уснуть.

Я неохотно выбралась из теплой постели и натянула джинсы и футболку. Счастливая тем, что заставила меня встать, Медея терлась о мои ноги и вообще все время путалась под ногами, когда я в полусне вышла из спальни и через гостиную направилась к выходу. Зевнув, я повернула дверную ручку, но когда попыталась открыть дверь, та не подалась. Что-то удерживало ее снаружи.

С раздраженным вздохом я нажала плечом, дверь неохотно приоткрылась на дюйм или два, и я уловила запах того, что лежало за ней, — запах смерти.

Мгновенно проснувшись, я захлопнула дверь и заперла ее. Я учуяла кое-что еще, но не хотела признаваться в этом. Бегом вернулась в спальню, сунула ноги в туфли и открыла свой оружейный сейф. Схватила свой 9-миллиметровый СИГ (пистолет фирмы «Сигармз»), вставила в него обойму с серебряными пулями и сунула пистолет за пояс пижамных брюк. Пистолет был холодным, неудобным и успокаивающим. Но успокаивал недостаточно.

Я никогда не стреляла ни по чему живому, только по мишеням. Если я охочусь, то делаю это на четырех лапах. Мой приемный отец, который сам был вервольфом, настоял на том, чтобы я научилась стрелять и делать серебряные пули.

Если это дело вервольфа — а после предыдущей ночи приходилось это признавать, — мне понадобится что-нибудь помощнее. Я взяла «Марлин-444» и зарядила его против вервольфа. Это ружье с коротким стволом; оно кажется небольшим, если не смотреть на диаметр ствола. Серебряные пули размером с тюбик помады гарантируют, как говорил мой приемный отец, что на них обратит внимание любой вервольф. После чего он приставлял палец к носу, улыбался и добавлял: «Или упадет и обратит внимание, если ты понимаешь, что я имею в виду». «Марлин» был его любимцем.

Ружье внушало уверенность, поэтому я неслышно раскрыла заднюю дверь и вышла в предрассветную ночь. Воздух неподвижный и холодный; я глубоко вдохнула и ощутила запах смерти, неопровержимый и бесповоротный.

Завернув за угол трейлера, я сразу увидела тело на своем пороге, то самое, что помешало мне открыть дверь. Человек лежал лицом вниз, но нос уже сообщил мне, кто он, — точно так же, как когда я открыла дверь в первый раз. Кто бы его ни бросил здесь, он действовал очень тихо и разбудил меня, только когда отъезжал. Больше никого здесь не было, только Мак и я.

Я поднялась на четыре ступеньки крыльца и склонилась к мальчишке. Дыхание паром вырывалось в воздух, но над его лицом никакого пара не было, не было и сердцебиения.

Я перевернула его на спину: тело еще теплое. Там, где он лежал, на пороге растаял иней. От него пахло домом Адама: ароматной смесью древесного дыма и очистителя воздуха, который предпочитает экономка Адама. Я не учуяла ничего, что сказало бы мне, кто убил Мака и оставил его как предупреждение.

Я села на заиндевевший порог, положила рядом ружье и осторожно коснулась волос Мака. Я недостаточно долго его знала, чтобы привязаться по-настоящему, но он мне нравился.

Услышав шорох шин, я снова вскочила с ружьем в руке и увидела, как от дома Адама отъезжает спортивная машина — причем так поспешно, словно бежит от адских огней. Мне трудно было понять, какого она цвета: черного, темно-синего или даже зеленого. Это мог быть тот же автомобиль, на котором бандиты прошлым вечером подъехали к мастерской — новые машины все кажутся мне одинаковыми.

Не знаю, почему мне так долго не приходило в голову, что появление на моем пороге тела Мака означает, что в доме Адама что-то неладно. Я оставила мертвого в надежде оказаться полезной живым и по-спринтерски побежала через свой задний двор, неся с собой ружье.

Дом Адама был освещен, как новогодняя елка. Обычно в нем темно, если нет гостей. Вервольфы, как и ходячие, хорошо видят в темноте.

Подойдя к изгороди, разделяющей наши участки, я подальше отвела ружье в сторону, взялась одной рукой за столб и перескочила. «Марлин» был у меня на предохранителе, но приземлившись, я тут же вернула курок в боевое положение.

Я вошла бы через заднюю дверь, если бы у передней не послышался громкий шум. Я поменяла цель, обогнула дом и успела увидеть, как диван, очевидно, выброшенный из окна гостиной и перелетевший через перила крыльца, приземлился на цветочной клумбе.

Не считая парня, которого я убила накануне, всех вервольфов учат сохранять тишину, когда они дерутся, — от этого зависит их выживание. Через раскрытое окно и дверной проем, с повисшей на петле входной дверью, я услышала из дома рычание.

Я шепотом выругалась — подобное выражение я использую только по отношению к ржавым болтам и запасным частям, которые не соответствуют рекламе. Но это помогает мне сохранять храбрость.

«Боже милосердный, — искренне взмолилась я, взбегая по ступенькам крыльца, — не дай ничему плохому случиться с Адамом и Джесси».

Войдя, я колебалась — с сердцем в горле и «марлином» в руке. Я тяжело дышала не только от бега, но и от нервного напряжения, и этот шум мешал мне слушать.

Больше всего беспорядка было в гостиной с высокими потолками, сразу за входом. Белый берберский ковер никогда не будет прежним. Одно из обеденных кресел лежало у стены грудой щепок, но пострадала и стена: пол усеивала отбитая штукатурка.

Почти все осколки разбитого окна оказались на пороге; стекло — на ковре от зеркала, которое сорвали со стены и разбили о чью-то голову.

Вервольф по-прежнему находился здесь. Это была женщина, и большой кусок зеркала торчал из ее спины. Она была мне незнакома: к стае Адама не принадлежит, потому что в стае только три самки, и я всех их знаю. Женщина почти при смерти и какое-то время не будет представлять проблему, так что я не стала ею заниматься.