Эльберд Гаглоев - Во славу Блистательного Дома

Продемонстрировав ключи, создание успокоило:

– Дык, через дверь. Так плечи-то мять? – И начала снимать с ноги деревянный башмак. Я же с интересом разглядывал бесцеремонную барышню. Умна, конечно, тетушка Марта, на такое вот только совсем озверевший от отсутствия дамского внимания наемник полезть может. Хотя чего это я? На вкус и цвет, как известно, товарища нет.

– Не надо плечи мять, – остановил я банщицу. Та с готовностью стала обуваться и с тем же выражением на свиноподобной мордахе развернулась.

– Стой.

– Стою, – повернулась вновь, – только у нас этого вот, – мотнула подбородком куда-то в сторону живота, – нельзя никак. Хозяйка не велит.

Я сплюнул. Ну, вот надо же. Беда какая. А я размечтался.

– Иди. Дверь закрой, – крикнул уже в спину.

Потянувшись, схватил полотенце со столика толстого, зеленого стекла. Обмотался. Вышел в номер. Дверь закрыта. Причем на щеколду тоже. Подпер на всякий случай стулом. Пошел и обратно улегся в ванну. Но заснуть уже не удавалось. Такой расслабон перебила, зараза. И все-таки странно, как она на территорию попала. Надо будет хозяйке попенять. А то – мое заведение, моя репутация! И вдруг банщица, такая пухлая, все препоны преодолевает и гостю дорогому спать мешает. Ну поворчал немного про себя, а потом устроил голову на край ванны и совершенно неожиданно для самого себя позвал вдруг куда-то внутрь:

– Саин, – тихонько так. Но рекомый не отзывался. Я позвал громче. Безрезультатно. Меня сопротивление стимулирует на активность. Так что через минуту мысленных воплей в голове у меня раздалось:

– Чего тебе?

Ничего умного в голову не пришло, и я сказал:

– Здравствуйте, – вежливо так.

– Твоими молитвами, – буркнули мне в ответ.

– Как поживаете? – мудро поинтересовался я.

– Ты у меня спрашиваешь? – ответили мне вопросом на вопрос.

– У тебя, у тебя, – заверил я.

Со смешком прозвучало:

– Спокойно так поживаем. Отдыхаем, можно сказать. Вспоминаем, думаем. А что еще делать прикажешь? – И вдруг сорвался на крик: – Ты откуда взялся на мою голову? А? Откуда? Ни рукой, ни ногой шевельнуть не могу! Смотрю, как ты над моим телом измываешься! Тебя где биться учили? Самоубийца хренов, – уже простонал.

– Тивас вызвал, – грустно поведал я.

Последующее словоизвержение цитировать не буду, потому как являлось оно насквозь нецензурным. Матерным. И все в адрес Сергея Идонговича. Могучим филологом, стихийным, но квалифицированным, оказался мой внутренний собеседник. Долго он выражался. Наконец иссяк.

– Так мне рассказывать? – робко поинтересовался я.

– О чем? – горько так вопросили.

– Откуда взялся. И как мне отсюда убраться?

– Рассказывай, – дал санкцию голос.

В общем, из ванны я выбрался где-то через час, взбодренный, до ушей накачанный свежей информацией и очень довольный приобретением нового, чрезвычайно квалифицированного союзника. И лег спать. И в эту ночь никаких треволнений, к огромному своему удивлению, не испытал. Просто спал. Крепко так.

Утро было доброе. Солнечное. В ванну я все-таки влез. А то кто ж его знает, куда и когда труба позовет. Благами, ими сразу надо пользоваться, а то ведь другого раза может и не случиться. Вылез. Оделся. Вооружился. Пальцы по-новому мазнули по манжетам с сюрикенами. Как ни бился Тивас, не желал мой организм к этому оружию привыкать. А тут вдруг пальцы нырнули под сероватую ткань и вырвали оттуда три небольшие, круглые, хорошо заточенные пластинки. Короткими молниями блеснули они и впились в твердую древесину двери. Ровненько так. Столбиком. Порадованный новым талантом, я сказал внутрь:

– Спасибо, Саин.

И сразу же был в ответ покритикован:

– Бросай по одной. И нечего всей рукой размахивать. Не меч. Кистью работай. Ладно, потом научу.

Есть хотелось зверски. Очень вчера нервный день оказался. С серьезными энергетическими затратами. Ошибку, совершенную в Замке Шарм’Ат, повторять не стал. Шинельку через руку перекинул, так чтобы привязанный к поясу шлем видно не было. Бастард на ремне за спину забросил, охлопался, убеждаясь, что все на месте, и пошел питаться.

За одним из столов, уставленных закусками, уже устроились Тивас с Баргулом. Довольные такие. Тинэйджер прихлебывал из большой кружки молоко и морщился, как котенок, от удовольствия, отрывая белыми зубами солидные куски от булки, щедро помазанной маслом с медом. Тивас прихлебывал из большого стеклянного кубка густо-красное вино, заедая его полосками местной бастурмы. Лицо его как-то неуловимо изменилось, и хотя это был, несомненно, он, вряд ли его смог бы узнать не очень близко знакомый человек. Появление мое он встретил радушной улыбкой человека, у которого нет проблем, чем немало меня удивил, затем щедрой рукой наполнил вином еще один кубок и протянул его мне.

– Отведай.

Отведал. Очень недурно. Полусухое. Бодрящее. После чего уселся и отдал должное закускам. А Тивас уже наливал новый бокал подоспевшему Граику, выглядевшему тоже весьма умиротворенным. Он, подбоченясь, выпил, уселся и сообщил:

– Сколь милы и любезны девицы в этом чудном заведении.

Довольные улыбки соратников указали, что они солидарны с точкой зрения Магистра. Вот почему у них такие рожи довольные! Это значит, пока я самокопанием занимался, они местный генетический фонд пополняли. Меня аж обида взяла, и я недовольно буркнул:

– А мне свинюшку какую-то прислали. И как она сквозь закрытую дверь просочилась, не понимаю.

– Какую такую свинюшку? – вдруг привычно построжали желтые глаза Тиваса.

– Да мерзенькую такую. Шею все хотела помять.

– Шею, говоришь, – протянул он. – Пойдем-ка, спросим у хозяйки, что за свинюшки у нее завелись. Или других на тебя не хватило? – мотнул он тяжелым подбородком в сторону симпатичных спортивных девчушек, что ловко носились по залу, без видимых усилий перемещая тяжеленные, уставленные едой и питьем подносы.

«Действительно, – подумалось мне, – а почему?»

Было в какой-то степени досадно, но причин устраивать скандал на сексуальной почве я не видел. Да впрочем, и оснований не имелось. Но Тивас, вероятно, думал иначе.

– Итак, где же она?

– А вон, со старшим спускается, – помог ему Баргул.

Она не спускалась, она нисходила по лестнице с Хамыцем под ручку. Хозяйка потрясала величавостью осанки и довольным выражением лица. Как у сытой мартовской кошки. А уж формы. 120-80-120. Почти при двухметровом росте! Представили? И кирпично-красное шелковое платье, нескромно подчеркивающее все изгибы могуче-прекрасного тела. И декольте. Нет. Декольте! Это можно писать только с большой буквы. Потому что обнаженные плечи демонстрировали полное отсутствие устройств, поддерживающих могучий бюст. И корсет эта престарелая хулиганка не носила.