Стивен Дональдсон - Проклятие лорда Фаула

Пальцы все еще плохо сгибались от боли, и великан мучительно двигал ими, прежде чем обратить залитое кровью лицо к Кавинанту. Словно моля об отмене приговора, он встретил немигающий взгляд Кавинанта и спросил:

— Ты ничего не чувствуешь?

— Чувствовать? — процедил Кавинант. — Я же прокаженный!

— Даже по отношению к Пьеттену? К ребенку?

Его мольба вызвала у Кавинанта желание обнять его, принять это ужасное дружелюбие как некий ответ на его дилемму. Но он знал, что этого недостаточно, знал в глубине души и тела, охваченного проказой, что это его не удовлетворит.

— Мы тоже их убивали, — тихим голосом произнес он. — Я убил… Я такой же, как они.

Внезапно повернувшись, он скрылся во тьме, чтобы спрятать свой стыд. Поле битвы было подходящим местом, его ноздри от пресыщения уже не ощущали зловония смерти. Некоторое время он бродил среди мертвых, потом споткнулся и лег на землю, залитую кровью, в окружении могил и трупов. Люди! Он был причиной их смерти и мучений. Фаул напал на настволье из-за кольца.

— Только бы это не повторилось вновь… Я не хочу… Я не буду… — Его голос заглушили рыдания.

Я больше не буду убивать.

Несмотря на свое жесткое ложе, на едкий дым пламени и запах сгоревшей плоти, несмотря на окружающие со всех сторон могилы, где грудами лежали мертвые, кое-как погребенные, словно сконцентрированная боль, чувствовать которую или утолить могла теперь только земля, несмотря на свою собственную внутреннюю боль, Кавинант спал. В течение остатка ночи оставшиеся в живых члены отряда занимались погребением и сжиганием трупов, но Кавинант спал. Тревожная бессознательность поднималась у него внутри, словно беспрерывно повторяемый процесс самоконтроля, и во сне он никак не мог найти выход из этого замкнутого круга: левая рука — от плеча к запястью — ладонь левой руки — внутренняя и тыльная сторона — каждый палец — правая рука — грудь — левая нога…

Проснулся он уже на рассвете, сделавшем все окружающее похожим на величественную могилу. Поднявшись на ноги и дрожа от озноба, он увидел, что работы по захоронению завершены. Все траншеи были заполнены, забросаны землей и засажены молодыми деревьями, которые где-то нашел Биринайр. Теперь большинство воинов лежали скорчившись на земле, пытаясь хоть немного отдохнуть и набраться сил. Но Протхолл и Морэм занимались приготовлением пищи, а Стражи Крови осматривали и готовили лошадей. Судорога отвращения исказила лицо Кавинанта — отвращения к самому себе, поскольку он не выполнял свою часть работы. Он осмотрел свою одежду: парча стала темной и потеряла гибкость от засохшей крови. «Подходящее одеяние для прокаженного, — подумал он, — гадкий, грязный прокаженный».

Он чувствовал, что теперь уже поздно принимать решение. Ему придется лишь установить, какое место он займет в этой невероятной дилемме. Стоя посреди погребального рассвета, он чувствовал, что достиг предела. Он растерял все свои привычки по самозащите, утратил право выбора прятать свое кольцо, лишился даже своих грубых башмаков — и пролил кровь. Он навлек беду на настволье Парящее. Он был так озабочен своим спасением от сумасшествия, что не заметил, как все его старания привели именно к сумасшествию.

Ему необходимо двигаться — это он знал. Но данная задача выдвигала ту же самую непроницаемую проблему. Принимать участие во всех этих событиях — значит продолжать сходить с ума. Ему необходимо принять решение — раз и навсегда — и придерживаться его. Он не может принять Страну — и не может отрицать ее. Ему нужен ответ. Без него он тоже окажется в западне, как Ллаура. В стремлении избежать потери он может потерять себя, к радости Фаула.

Взглянув на Кавинанта, Морэм увидел отвращение и испуг на его лице и мягко спросил:

— Что тебя тревожит, друг мой?

Мгновение Кавинант смотрел на Морэма. Казалось, за одну ночь Лорд постарел на много лет. Дым и грязь битвы оставили отпечаток на его лице, выделив морщины на лбу и вокруг глаз, словно внезапное обострение усталости. Глаза его потускнели, но губы сохранили доброту, а движения оставались по-прежнему выверенными, несмотря на то, что одежда была изрядно истрепана и покрыта кровью.

Кавинант инстинктивно уклонился от того тона, которым Морэм произнес «друг мой». Он не мог позволить себе быть чьим-то другом. И он уклонился также от внутреннего побуждения спросить, какая причина сделала посох Тамаранты столь могущественным в его руке. Он боялся ответа на этот вопрос. Чтобы скрыть испуг, он быстро повернулся и пошел искать великана. Тот сидел спиной к жалким останкам, которые прежде были наствольем Парящее. Кровь и копоть чернели на его лице. Кожа была цвета древесной коры. Но самым заметным в его облике была рана на лбу. Разорванная плоть свисала над бровями, словно листва боли, и капли свежей крови сочились из раны, словно раскаленные мысли, проникающие сквозь трещину в черепе. Правой рукой он обнимал бурдюк с «глотком алмазов», а его глаза неотрывно следили за Ллаурой, занимавшейся с маленьким Пьеттеном. Кавинант подошел к великану, но прежде чем он успел заговорить, Морестранственник сказал:

— Можешь что-либо сказать о них? Может быть, тебе известно, что с ними сделали?

Этот вопрос отозвался в мозгу Кавинанта черным эхом.

— Я знаю только о ней.

— А Пьеттен?

Кавинант пожал плечами.

— Подумай, Неверящий! — Его голос был полон клокочущего тумана. — Я окончательно потерян. Ты можешь понять это?

Кавинант с усилием ответил:

— Со мной то же самое. Теперь это же было сделано со всеми нами.

Как раньше было сделано с Ллаурой.

Спустя минуту он саркастически добавил:

— А также с пещерниками.

Глаза Морестранственника стали испуганными, а Кавинант продолжал:

— Всем нам суждено разрушать то самое, что мы собираемся сохранить. И в этом суть метода Фаула. Пьеттен — это подарок нам, образец того, что мы сделаем со Страной, если попытаемся спасти ее. И Фаул очень уверен в себе. А пророчества, подобные этому, оправдываются.

Услышав это, великан уставился на Кавинанта, словно Неверящий только что наложил на него проклятие. Кавинант попытался не отвести взгляда от глаз великана, но потом посмотрел на истерзанную траву. Она выгорела странными пятнами. Местами трава почти не была повреждена, а местами она выгорела — видимо, огонь Лордов наносил ей меньше вреда, чем разрушительная сила юр-вайлов. Минуту спустя великан сказал:

— Ты забываешь, что между пророком и предсказателем есть разница. Пророчество не есть предсказание будущего.

Кавинант не хотел думать об этом. Чтобы сменить тему разговора, он сказал:

— Почему бы тебе не воспользоваться целебной грязью, чтобы залечить рану на лбу?