Стивен Дональдсон - Проклятие лорда Фаула

Остаток дня прошел легко для всадников и лошадей. Под копытами была мягкая трава, сбоку — чистая вода. Сам Анделейн, казалось, пульсировал соком силы и здоровья.

Люди Страны черпали исцеление в окрестностях гор. Но для Кавинанта этот день был тяжелым. Он был голоден, и живительная близость Анделейна лишь усиливала его голод.

Он старался не смотреть туда, отказывая себе в этом зрелище, как отказывал в пище. Его исхудалое лицо застыло в мрачном напряжении, а глаза были пусты от решимости. Он двигался по двойному пути: его плоть тряслась на спине Дьюры, удерживая его среди членов отряда, но мысленно он бродил в глубине пропасти, и ее темная, пустая бездонность причиняла ему боль.

Я не буду…

Он хотел жить.

Я не…

Время от времени прямо на дороге перед ним, как личный призыв Страны, встречалась алианта, но он не поддавался.

«Кавинант, — думал он, — Томас Кавинант Неверящий. Грязный гадкий прокаженный».

Когда все усиливающееся чувство голода заставило его заколебаться, он вспомнил кровавое прикосновение Друла на своем кольце, и его решимость восстановилась.

Время от времени Ллаура смотрела на него глазами, в которых отражалась гибель настволья Парящее, но он только сильнее укреплялся в своей решимости и продолжал путь.

Я больше не буду убивать!

Ему надо было найти какой-то другой ответ.

Этой ночью он обнаружил, что с его кольцом произошла перемена.

Теперь все свидетельства того, что оно сопротивляется красным вкраплениям, исчезли. Под чудовищной луной его обручальное кольцо стало совсем алым, горя холодным светом на пальце, словно в алчном подчинении власти Друла.

На следующее утро он сел на Дьюру человеком, раздираемым двумя противоположными безумиями.

Но в полуденном ветерке чувствовалось предвкушение лета. Воздух стал теплым и благоуханным от цветения земли. Повсюду самонадеянно красовались цветы и беззаботно пели птицы. Постепенно Кавинанта переполнило утомление. Апатия ослабила натянутые струны его воли. Только привычка к езде удерживала его в седле. Он стал нечувствительным к таким поверхностным ощущениям, и едва ли заметил, что река начала поворачивать на север и холмы стали выше. Он слепо отдался теплым течениям дня. Этой ночью он спал глубоким сном, без сновидений, а на следующий день ехал дальше в таком же безразличии.

Все возрастающая дремота не покидала его. Он ехал по степи, сам не зная о том. Ему грозила опасность, которую он не сознавал. Усталость была первым шагом к неумолимой логике закона проказы. Следующим шагом была гангрена, зловоние гниющей заживо плоти, настолько ужасное, что некоторые медики даже не могли его выносить — зловоние, которое окончательно утверждало отвержение прокаженного настолько, что ему не могли противиться ни простая жалость, ни отсутствие предрассудков. Но Кавинант путешествовал по своему сну с разумом, наполненным сновидениями.

Когда он начал приходить в себя — в полдень на третий день после ухода от настволья Парящее и на восемнадцатый со времени отъезда из Ревлстона, — то обнаружил, что перед ним расстилается Мшистый Лес. Отряд стоял на вершине последнего холма, у подножия которого земля пропадала под темной массой деревьев. Мшистый Лес прилегал к подножию холма подобно плещущемуся морю, его края охватывали склоны гор, словно деревья впились в них корнями и отказывались отойти назад. Темная разнообразная зелень леса простиралась до горизонта на севере, юге и востоке. У нее был какой-то угрожающий вид; казалось, она бросала вызов отряду, решившему пройти через нее.

Высокий Лорд Протхолл остановился на гребне холма и долго смотрел на лес, мысленно прикидывая, сколько времени потребуется, чтобы объехать Мшистый Лес вместо того, чтобы бросить вызов этой странной угрозе деревьев. Наконец он спешился. Посмотрев на всадников, он заговорил, и глаза его были полны потенциального гнева.

— Сейчас мы будем отдыхать. Потом войдем в Мшистый Лес и не будем останавливаться до тех пор, пока не доберемся до другого его края. Путешествие займет день и ночь. Во время движения не должно быть видно ни одного клинка и ни одной искры. Понятно? Все оружие убрать в ножны, ножи — в чехлы, наконечники копий обвязать кусками ткани. И не высекать ни единой искры или вспышки огня. Я не намерен повторять. Мшистый Лес отличается еще большей дикостью, чем Зломрачный Лес, и никто еще со спокойным сердцем не въезжал в этот лес. Деревья веками переносили страдания, и они не забыли своего родства с Дремучим Удушителем.

Молитесь, чтобы они не сокрушили всех нас без разбора.

Он сделал паузу, оглядывая отряд, пока не убедился, что все его поняли. Потом, уже мягче, он добавил:

— Возможно, в Мшистом Лесу все же есть Защитник Леса, хотя это знание было утеряно после Осквернения.

Несколько воинов напряглись при словах «Защитник Леса». Но Кавинант, медленно избавляющийся от апатии, не почувствовал того благоговения, которого, видимо, от него ждали. Он спросил, как спрашивал уже когда-то:

— Вы что, поклоняетесь деревьям?

— Поклоняетесь? — Протхолл, казалось, был озадачен. — Это слово мне непонятно.

Кавинант с удивлением уставился на него.

Мгновением позже Высокий Лорд сказал:

— Ты хочешь спросить, почитаем ли мы лес? Конечно. Деревья живы, а сила земли — во всех живых вещах, во всех камнях, земле и деревьях. Конечно, мы полагаем, что мы — слуги этой силы. Мы заботимся о жизни Страны, — он оглянулся на лес на добавил: — Земная сила принимает разные формы, от камня до дерева. Камень служит основой мира, и в оправдание слабости наших познаний — какими неглубокими они ни были бы — эта форма силы не знает сама себя. Но с деревом все иначе.

Когда-то, в глубоком отдаленном прошлом, почти вся Страна представляла собой единый необъятный Всеединый Лес — одно могущественное дерево от Меленкурион Скайвейр до Сарангрейвской Зыби и Прибрежья. И Лес этот был живой. Он знал и приветствовал новую жизнь, которую люди принесли с собой в Страну. Но чувствовал боль, когда простые люди вырубали и выжигали деревья, чтобы расчистить место, где они могли бы выращивать свою растительность. Ах, трудно найти другую такую же глупость в истории человечества.

Прежде чем новость медленно распространилась по всему Лесу и каждое дерево узнало, какая опасность ему грозит, сотни лиг жизни были истреблены. По нашим понятиям, на это потребовалось больше тысячелетия. Но деревьям это, должно быть, казалось быстрым уничтожением. К концу этого времени во всей Стране осталось всего лишь четыре места, где все еще влачила свое жалкое существование душа Леса — выжившая и содрогавшаяся в своей благородной боли. И она решила защищать себя. Потом Лес Великанов, Зломрачный Лес, Мшистый Лес и Дремучий Удушитель жили много веков, и их постоянная готовность выражалась в заботе Защитников Леса. Они помнили свою боль, и никто — ни люди, ни вайлы, ни пещерники — из тех, кто отваживался туда зайти, не возвращался.