Стивен Дональдсон - Проклятие лорда Фаула

Но дверь туда оказалась закрыта, поскольку Создатель обнаружил работу своего врага — причину прорехи, — и от гнева разум его замутился. Не отдавая себе отчета, он сбросил радугу с небес. И только когда гнев его прошел, он понял, что запер своих детей в нашем небе. Так они и остались там и находятся до сей поры, звезды, сопровождающие приход ночей, — и так будет, пока Создатель не сможет избавить свою вселенную от врага и найти способ вернуть домой свои творения.

То же самое было и с нами, Бездомными. В той давно потерянной скалистой стране мы жили и процветали среди себе подобных, а когда научились путешествовать по морям, это лишь увеличило наше благополучие. Но, опьяненные своей радостью, своим здоровьем и своими походами, мы не заметили, как превратились в глупцов. Мы построили двадцать прекрасных кораблей, каждый из которых был достаточно велик, чтобы служить крепостью для вас, людей, и поклялись друг другу отправиться в плавание и исследовать всю землю. Ах, всю землю! Погрузившись на двадцать кораблей, две тысячи великанов простились со своими родными, пообещав вернуться назад и рассказать обо всем, что увидят они в многоликом мире, — и отправились в свою мечту.

Затем — от моря к морю, от шторма к шторму, через жажду и голод и многое другое, между рифами и облаками — плыли великаны, радуясь порывам соленого ветра, в непрерывной борьбе с океаном, «постоянством в движении» — и в предвкушении встреч с новыми народами, и в надежде сдружить их между собой.

За половину поколения потеряли они три корабля. Сто великанов решили остаться и жить отдельно от своего народа с прекрасным добрым народом элохимов. Двести погибли, сражаясь за брафоров — народ, который был почти целиком уничтожен песчаными горгонами Великой Пустоши. Два корабля разбились о рифы и затонули. И когда первые дети, родившиеся во время путешествия, стали достаточно взрослыми, чтобы самим заниматься морским делом, пятнадцать кораблей собрались на совет и обратили свои помыслы к Дому — поскольку они поняли безумие своей клятвы и устали от поединка с морями.

Итак, они установили свои паруса по звездам и пустились на поиски Дома. Но не тут-то было. Знакомые пути вели их в незнакомые океаны, к неисчислимым опасностям. Штормы сбили все их расчеты. Руки их были в кровь изодраны непослушными канатами, а волны все вставали им навстречу, словно выражая свою ненависть. Было потеряно еще пять кораблей — хотя пробоина в одном из них была обнаружена достаточно вовремя, чтобы спасти тех, кто был на нем, а экипаж второго спасся благодаря острову, на который их выбросило. Сквозь лед, державший их в своих тисках много месяцев, убивавший их дюжинами, сквозь штили, приводившие их на грань голодной смерти, — они все упорно плыли, сражаясь за свою жизнь и за свой Дом. Но несчастья стерли в их памяти все знания, какими они располагали когда-то, так что в конце концов они окончательно потеряли представление о том, где находятся и куда им нужно плыть. Добравшись до Страны, они бросили здесь свои якоря… Меньше тысячи великанов ступило на скалистые берега Прибрежья. Отчаявшись, они оставили надежду отыскать свой Дом.

Но дружба с Высоким Лордом Дэймлоном, сыном Хатфью, возродила их. В своем могущественном учении он видел знамения надежды, и его слова зажигали эту надежду в сердцах великанов. Они остались в Прибрежье и принесли Лордам клятву верности — и отправили три корабля на поиски Дома. С тех пор — вот уже трижды по тысяче лет — в море всегда находится девять кораблей великанов, по очереди пытающихся отыскать нашу землю. Когда возвращаются три старых, на смену им уже готовы три новых, но пока успеха не добился ни один. Поэтому мы по-прежнему Бездомные, затерянные в лабиринте безумной мечты.

Камень и море! По сравнению с вами, людьми, мы живем гораздо дольше — я родился на борту корабля во время короткого путешествия, спасшего нас от Осквернения, а мои прадеды были среди первых путешественников. Но у нас так мало детей. Редко когда у женщины бывает более одного ребенка. Поэтому теперь нас осталось всего лишь пять сотен, и наша жизнестойкость с каждым поколением все снижается.

Мы не можем забыть о своей родине.

Но согласно старой легенде, дети Создателя имели надежду. После коротеньких дождей он выпускает в наше небо радугу, как обещание звездам, что когда-нибудь он все же найдет способ вернуть их домой.

Если нам суждено выжить, мы должны отыскать Дом, потерянный нами, — землю своего сердца за Солнцерождающим морем.

Пока Морестранственник говорил, солнце постепенно начало снижаться, и наступил поздний полдень; когда же он закончил свой рассказ, горизонт был освещен закатом. Волны Соулсиз мчались с запада, словно охваченные оранжево-золотым пламенем, отражая на своей поверхности каждую искру заходящего солнца. Огонь, полыхающий в бездонных небесах, отражал и утрату, и пророчество, предстоящую ночь и обещанный день, тьму, которая пройдет; ибо когда наступит настоящий конец дня и света, то нечем будет его приукрасить, не будет ни чудесного огня, ни радости — ничего, что могло бы поддержать сердце, — только тлен и серый пепел.

Охваченный вдохновением, великан снова возвысил свой голос, в котором слышалась пронзительная боль.

Кавинант повернулся, чтобы посмотреть на великана. Голова Морестранственника была высоко поднята, а по щекам тянулись тонкие мокрые полоски, отсвечивающие золотисто-оранжевым огнем. Пока Кавинант смотрел, отраженный свет принял красноватый оттенок и начал угасать. Великан мягко сказал:

— Смейся, Томас Кавинант! Смейся для меня. Радость — в ушах того, кто слушает!

Кавинант слышал в голосе Морестранственника подавленные невольные рыдания и мольбу, и собственная придушенная боль словно бы застонала в ответ. Но смеяться он не мог; ему было ничуть не смешно. Со спазмом отвращения к уродовавшим его ограничениям он сделал неуклюжую попытку в другом направлении:

— Я голоден.

На мгновение затуманенные глаза великана вспыхнули, словно его кто-то ужалил. Но затем он откинул голову и засмеялся над собой. Его юмор, казалось, лился прямо из его сердца, и вскоре он стер с его лица все напряжение и все слезы.

Когда он немного успокоился и хохот его перешел в тихие смешки, он сказал:

— Томас Кавинант, я не люблю спешить, но я верю, что ты — мой друг. Ты сбил с меня мою спесь, и одно это было бы уже прекрасной услугой, даже если бы я ранее не посмеялся над тобой.

Голоден? Разумеется, ты голоден. Храбро сказано. Я должен был бы предложить тебе еду раньше — у тебя явно вид человека, который в течение нескольких дней питался лишь алиантой. Некоторые старые провидцы говорят, что лишения очищают душу, но, по-моему, самое подходящее время для очищения души настает тогда, когда у тебя нет иного выбора.