Александр Прозоров - Медный страж

— Сейчас ты сдохнешь, — пообещал ведун. — Закрутишься, как гусь на вертеле.

Олег развернулся лицом к знатным горожанам, отсалютовал саблей:

— Я могу убить его, княже?

Площадь в ужасе ахнула — ведун, пригибая голову, резко упал на колени… Ш-шир-р… И со всей силы ударил щитом назад и вверх. Там что-то деревянно хрустнуло, чмокнуло. Голова варяга с посиневшим лицом ткнулась рядом в землю, и уже потом он, сложившись пополам, завалился набок. Его губы пробормотали что-то похожее на «Ямочки…», после чего пальцы рук наконец разжались, отпуская оружие, и ладони сошлись внизу живота.

— Мамочка, — сглотнул ведун. — Извини, служивый, между ног я не метился. По бедру хотел попасть.

— Ямочки, — закатив глаза, повторил скандинав. Похоже, сейчас ему было не до светской беседы.

Площадь, наконец переварив внезапный поворот событий, взревела радостными криками. Дав горожанам проораться несколько минут, князь Всеволод вскинул руки и в наступившей тишине объявил:

— Боги ясно показали нам свою волю! На основании божьего суда объявляю новгородца Олега невиновным в душегубстве, любые прочие обвинения, связанные с пропажей промысловиков из меховой слободы, снимаю. Служивый этот отныне чист и честен пред богами и людьми!

Горожане опять зашумели, теперь уже расходясь, ведун выпрямился, спрятал в ножны саблю, кивнул Урсуле:

— Собирай вещи, малышка. Видать, никуда вам от меня не деться. Такова воля богов.

— Да, господин! — весело и звонко крикнула она, кинулась к лошадям.

Олег чувствовал себя действительно честным, очищенным от всякой скверны. Усталость после трудной схватки, прогулка по краю Смородины, ощущение близости смерти, эйфория победы заставили раствориться в прошлом воспоминания о зарытых в снег трупах, притупили уколы совести. Он прошел через судилище, он сразился за право на честное имя — и победил. Такова воля богов — он не должен расплачиваться за мимолетную дурость четырех промысловиков. Суд окончен. Все!

— Ну ты крохобор, — расхохотался ведун, чокаясь с купцом. — Ох, крохобор. Я уже, надо признать, Мару с ее чашей рядом углядел, а ты, знай, ставки делаешь. Думал, не слышал я ничего?

— Ну так тебя ужо вся площадь похоронила. Только и ждали, как голова по грязи запрыгает. Я и не утерпел. Я ведь знаю, что ты колдун и убить тебя нельзя. Думал, просто прикидываешься для правдоподобия. Еле ставки собрать успел. Пятнадцать гривен на пустом месте! За тебя, ведун.

Они выпили, и Олег покачал головой:

— Ничего себе на пустом месте! Ты сам на таком месте побегать не хотел бы?

— Так я ничего и не говорю! Тебе треть честно отдал. Все три гривны.

Еще два тяжелых мешочка с серебром Любовод уронил на площади рядом с варягом, презрительно хмыкнув:

— Держи, заступничек.

Скандинав, даром что стонал, сизый, как утопленник, но денежки под себя все равно подгреб.

— Давай за тебя выпьем, Любовод, — опять налил меду Олег. — Хватка у тебя что надо. Деньги буквально из ничего создаешь.

— Серебро — не знатность, из ничего не добудешь, — посерьезнел купец, отодвигая кубок. — Так как ты решил, друг, идешь со мной в новые земли?

— Иду, чего уж там, — махнул рукой ведун. — Надоело задницу седлом натирать. Хоть немного с комфортом попутешествую.

— А коли так, надобно тебе о доле своей в деле подумать. Ты пойми, ведун, ты мой друг, и я обманывать тебя, наживаться на тебе не хочу. Я все товары, припасы за свой счет могу снарядить. Но тут все как в споре: сколько поставил, столько прибыли и получишь. В новых землях, коли повезет, сам-пять обернуться можно. У тебя сейчас три гривны? Значит, пятнадцать вернуть можно. Неплохо, конечно, но иной боярин из воинского похода и поболее добудет. Вложишь десять — получишь полсотни. Столько с похода ни один боярин не вернет. Вложишь двадцать — вернешься с казной княжеской. Риск, конечно, есть… Но без риска, вон, кормчий плавает. Расходов никаких, но и прибытку — полгривны за сезон. А гребцы да рать судовая — и того меньше. У тебя серебра-то сейчас сколько?

— Без твоих трех еще гривны три-четыре наберу. А то и пять.

— Восемь? — прищурил один глаз Любовод. — Ну куда ни шло. На ладью не заработаешь, но шубу завести можно.

— Добычу я еще не спихнул. Еще гривну точно получу. А повезет, так и две.

— Сбывай все. Ты ведь доход ждать не остаешься, тебе бояться нечего. Коли добро пропадет, так ты вместе с ним сгинешь, нищенствовать не останешься. На все можно ставить. Так что выворачивав карманы, сбывай коней. Рабыня у тебя есть, тоже гривен за десять сдать можно.

— Я думал за двадцать продать…

— Так оно и лучше. Тридцать гривен наберешь на товары — вернешься богаче князя иного. Опять же, друг, сам-пять может и не повезти. Но при крупном закладе и сам-три хорошо в кошель ложится, уж вдвое и обычная ходка почти всегда отбивается. Так что думай, друг мой, думай. Можешь дружинником богатым вернуться, а можешь — князем. С какой ставки начнешь. А теперь извини, что не допил. В доме лампы гасят. Коли мамка от Зориславь ушла, она мне щелочку приоткроет — посидеть рядом перед сном.

Любовод довольно подмигнул, бесшумно выше; из трапезной и растворился в темноте. Олег остался один. Купец Скотин, хотя с успешным судом ведуна и поздравил, но пира по такому поводу закатывать не собирался. Давние друзья лишь посидели после ужина вдвоем, обмыв успех парой корцов хмельного меда, и все.

— Интересно, хозяин про жениховские визиты знает? — усмехнулся Середин. — Или считает, что доченька за прочными засовами сидит? Хотя какая разница, коли о свадьбе, считай, сговорились? Жених согласен, отец им доволен, а о прочих пустяках и сваты летом договорятся.

Пить в одиночку не хотелось. Олег задул медную лампу, похожую благодаря длинному носику с фитилем на заварочный чайник. Перебирая пальцами по стене коридора, отыскал лестницу, поднялся на второй этаж, нащупал дверь в горницу, вошел.

Лампа оказалась уже погашена. Найти ее во мраке, а уж тем более зажечь не представлялось возможным. Середин разделся на ощупь, забрался в постель, оказавшуюся пустой и холодной, — и вдруг услышал легкое позвякивание. Он повернул голову на звук и увидел, как у окна разгорается желтый круг, а в нем, мерно перебирая ногами, танцует Урсула. Она словно общалась сама с собой, думала, мечтала о чем-то, то мелко играя бедрами, то кружась в танце, то ласкала себе обнаженную грудь, извиваясь всем телом, подобно змее. Вскоре танец на месте сменился более широким, захватывающим всю комнату. Нагое тело то растворялось в темноте, то вдруг ярко освещалось, демонстрируя все свои прелести. Бедра старательно прятали самое сокровенное место, но как-то так получалось, что оно то и дело попадалось ведуну на глаза, порождая греховные желания, маня и зачаровывая.