Людмила Астахова - Злое счастье

Весеннее половодье окончательно размыло Тощую Гать, бурный поток разметал подгнившие за зиму бревна по всему руслу Бэннол, и каждый, кто пытался идти вброд без предварительной разведки, рисковал переломать ноги лошади. Обольщаться кажущейся мелководностью речки не стоило даже в самые засушливые годы. В глубине её мутных и быстрых вод таились глубокие ямы, илистые берега покрывала липкая густая грязь, а в подводных норах жили ядовитые змееглавые рыбы.

Были времена, когда нэсс почитали своенравную Бэннол богиней и задабривали её жертвоприношениями. В том числе, и человеческими. Хитрая речка жертвы неизменно принимала, но внимать смертным, а тем более, слушаться, не торопилась. Дэй'ном [1] дэй'ном — самоназвание народа Полночных. Иначе — Люди Ночи, Дети Кошмаров. , знай себе, злословили относительно глупых выдумок нэсс. Особенно, когда сбрасывали трупы убитых пленников-нэсс в воду. Практичные ангай пытались строить плотины ниже по течению, да только ничего у них не вышло. Бэннол неизменно подтачивала раствор и, вырываясь на свободу, обрушивала на поработителей всю свою ярость и силу.

Хелит не тяготилась вынужденным ожиданием, пока воины найдут подходящий брод. Наоборот, появился лишний повод спешиться, размять ноги, а заодно как следует осмотреться. На том берегу лежали пограничные земли, которые держал Рыжий Мэй. Да, да тот самый Мэйтианн'илли — Отступник Мэй, имя, которого в столице предпочитали лишний раз не упоминать. Одних только перечислений его подвигов и безумств хватило бы на несколько дней. И тех, и других, как раз поровну, если разобраться.

«Вот и познакомимся», — подумала Хелит, мысленно воображая встречу. Она немало слышала о Рыжем, и приготовилась к тому, что лишь десятая часть молвы окажется правдой. Так всегда бывает…

Что-то плыло вниз по реке. Хелит присмотрелась внимательнее и с ужасом узнала в темной куче мокрого тряпья темно-зеленый плащ Зимтара. Из его спины торчали две желтопёрые стрелы.

— Засада! — успел закричать юный Хиани, прежде, чем выскочивший из лесу чернобородый нэсс снес мальчишке голову одним ударом меча.

Нэсс оказалось вдвое, нет втрое, больше, чем униэн. Не уменьем, а числом одолели они путешественников, сами не считаясь с потерями. Никого не пощадили и не брать пленников тоже не стали.

— Бегите! Бегите, моя госпожа! — крикнул Милтой, пытаясь собственной жизнью откупить у врагов небольшую фору во времени, потребную девушке для бегства.

Видя, что осталась одна, Хелит бросилась в сторону зарослей илги, но камень, пущенный из пращи кем-то из нэсс, угодил ей прямо в затылок. На землю она упала уже бездыханной.

— Проверь! — приказал атаман.

— Мертвее не бывает, — заверил пращник, переворачивая покойницу на спину. — А еще говорят, униенки все как одна красавицы.

— Не твоего ума дело! — прорычал атаман и наградил меткого молодца увесистой затрещиной. — Наше дело — сторона. Ни тебе, ни мне её в гроб не класть.

— Униэне своих мертвецов сжигают…

— Шибко ты умный, Харс, как я погляжу.

Гневный взор командира не сулил парню ничего доброго.

— Дык, я… — перепугался тот.

— Сматываемся отсюдова, умник. Покедова Рыжий нас за задницы не ухватил.

Помянув всуе имя приграничного владетеля атаман сам испугался, по быстрому сотворил двойной знак отвращения зла, и не дав своим людям как следует помародерствовать на трупах униэн, приказал возвращаться. Оно и понятно. Настигни их за разбоем Рыжий — мало никому не покажется. В его руки лучше не попадаться.

Дожить до весны… Дожила… Лес за окном подернулся нежно-зеленой дымкой. Еще день-два — и брызнет юная листва, возвещая приход такой долгожданной весны.

— Сейчас вы досчитаете до 10 и уснете. Начинайте считать.

— Раз, два, три…

Врут они все, гиппократы хреновы, насчет наркоза. Боль чувствуется, еще и какая, только сделать ты ничего не можешь. Ни закричать, ни шевельнуться. А боль все равно остается. И к ней невозможно привыкнуть. Если операция ничего не даст, будет обидно. Столько выдержать, столько перенести. Начиная от наигранно-сочувственных слов врача: «Я очень сожалею, но у вас рак», — и заканчивая самым последним уколом в вену. Только не говорите, что я сдалась. Я боролась, я честно боролась. Операция, «химия», и снова операция. В таких случаях принято говорить — не ради себя, а ради детей. Но, если быть до конца честной, то все-таки, прежде всего, ради себя. Лежа на операционном столе во второй раз лучше не врать себе. Неприлично это как-то, согласитесь.

«Ай-ай! Такая молодая и рак!», — шепотом повторяли за спиной родственники.

Черт бы вас побрал, жалельщики! Мне только сорок, я еще и не жила толком! Не видела китов, не бродила по Лувру, не поднималась на Эмпайр Стейт Билдинг, и в Риме не побывала. Господи, я ничего не успела! А за окном весна…, а я умираю… Обидно.

Если выживу, Сашка меня бросит. Иначе не ходил бы вокруг да около с глазами побитой собаки. Я ж всегда знала, что он — слабак. С того самого дня, когда у новорожденного Игорька обнаружили кровоизлияния в мозгу. Тут и до ДЦП недалеко было. А любимый муж засобирался драпать. И верно, кому ж нужен больной ребенок? Тогда обошлось, но эти три дня, когда Саша не показывался в роддоме, я запомнила навсегда. Простить простила, но забыть… Не получается забыть. Таково видимо свойство любого предательства. Воспоминание о нем омрачит самый яркий день и испортит самый радостный праздник.

Больная жена никому не нужна. Это присказка такая есть. Русская народная. Старая присказка, а по сей день жива. Не хотите проверить на себе? Правильно, не стоит искушать судьбу. Сегодня он тебя на руках носит (на словах, естественно), а стоит только лечь пластом под капельницу… Он, видите ли, не может без женщины больше недели. Кажется, ну кому он вместе со своей сомнительной потенцией нужен? Ан, нет! Есть желающие вкусить радость неземного секса с супермачо, который только на третьем году супружеской жизни приучился регулярно менять носки.

Спросите, почему я с ним 15 лет прожила? Много причин. Как сказала бы моя свекровь: «Так не пьет же!». Опять же пресловутый квартирный вопрос, который всех испортил. Саша, конечно, белый и пушистый, не пьющий, к тому же, но за квартиру он бы мне устроил вырванные годы. Грустно это всё…, но не грустнее, чем рак.

Что? Что происходит? Ишь ты, зашевелились!

Погодите-ка! Как же так?! Я же себя вижу со стороны. Боже, какой ужас! Точь-в-точь, рыба свежая потрошеная. Слышать бы еще, что они друг другу говорят? Странно как-то, словно звук в телевизоре отключили. Бегают в тишине сестрички, суют в руки хирургу какие-то инструменты, анестезиолог мечется между мной и аппаратурой, реаниматолог что-то говорит… В американских фильмах это называется: «Доктор, мы её теряем!». А сверху на большой операционной лампе у вас пыль, господа эскулапы, между прочим. Непорядок!