Марина Дяченко - История доступа

Вышли танцовщицы, похожие в своих ярких платьях на короткие флагштоки. Ударили барабаны. Басы грохотали так, что скакали песчинки на кирпичных ступеньках. Танцовщицы устроили маленький смерч, и огонек фонаря, прикрытый стеклянной банкой, затрепетал. Янина не смотрела на танцовщиц. Гораздо интереснее в эту минуту были поэты: высокий бородач, считавшийся лучшим сочинителем столицы, и тощий парень, светловолосый и небритый, никому до сегодняшнего дня не известный. Шел пятый раунд «схватки на языках»: только что оба поэта получили задание сымпровизировать лирическое признание о четырех строфах, в котором упоминались бы оловянные лошадки, топор и хризантемы, все строки начинались бы на «Н» и последними словами каждой строфы были бы «…на черном бархате постели». Поэты получили пять минут на обдумывание, и танцовщицы развлекали публику, в то время как бородатый мастер перебирал в уме домашние заготовки, а молодой, нервный и совершенно потерянный среди барабанного грохота, суеты и жадного внимания публики, этот самый молодой поэт трижды впал в отчаяние, прежде чем глаза его ожили, губы зашевелились, и он быстро защелкал пальцами, отбивая внутренний ритм.

Рукава его кафтана были коротковаты. Дерзкий либо купил парадную одежку в лавке подержанного платья, либо продолжал расти, как ребенок или дерево, и мосластые руки-ветки вытягивались быстрее, чем поэт успевал заработать на обновку. Он понимал, что выглядит смешно и неуклюже, и ему непросто было это сознавать, но он все равно вышел перед судьями и публикой, убежденный в своем праве находиться здесь.

Янина симпатизировала молодому. Здесь, в зале под открытым небом, во множестве обретались поклонницы бородача, и они задавали тон: их слуги топали о помост по команде, служанки отбивали ладони, поддерживая короля поэтов. Если бы исход поединка решала толпа — бородач давно победил бы. Но решали судьи, и они оказались беспристрастны; вот уже пятый раунд длился почти равный бой, хотя обычная «схватка на языках» заканчивалась через два или три раунда.

«Настоящее интеллектуальное действо, — думала Янина с грустью, но без тоски. — Здесь, в столице, как в несущемся с горы экипаже — громко, весело, очень страшно и бесконечно интересно. У нас в провинции такого не бывает; возможно, я последний раз вижу эти танцы, ярусы свечей под стеклянными колпаками, дрожащие огни, превращающие площадь в единое тусклое украшение. И поэтов этих… Кто знает, почему у нас в Устоке совсем нет поэтов. Вот бы познакомиться с этим, молодым, вот бы сказать ему в глаза, как он талантлив.

С другой стороны, дома спокойно. Закат над озером не уступает красотой ни танцу, ни огням, ни богатому зрелищу. Другое дело, что закат лучше встречать в компании настоящего поэта».

Она поерзала на подушках. Представление затянулось, уже совсем стемнело, а судьи, глядишь, и шестой раунд назначат. Жаль, что она не приехала в столицу по своей воле, как простая путешественница, и не имеет обычной свободы. Она претендентка, пусть ее шансы оцениваются как один к тысяче. Она ведет происхождение от Железной Горы, и пусть веточка давно отделилась от общего ствола и зачахла далеко от столицы — ее долг был явиться.

Янина удержала вздох.

«На самом деле, — уверяла она тетку, — никто не заметит, что меня нет. В жены принцу прочат либо старшую, либо младшую дочь барона Хлебного Клина, причем, скорее, младшую — она здоровее и милее с виду. Прочих приглашают ради традиции и еще затем, чтобы новая принцесса чувствовала себя избранной среди многих. Церемония объявления невесты тем пышнее, чем больше девушек в разноцветных платьях будут ждать королевского решения». Так говорила Янина, но тетка была непреклонна: надо ехать. «Из казны деньги выслали на поездку, оплатили гостиницу на всю неделю, ты что, хочешь казенные деньги под подушкой утаить?! А вот явится королевский налоговый надзиратель!»

Налоговый надзиратель был теткиным вечным пугалом, хотя жила она скромно и налоги с поместья платила всегда по совести. Тетка мечтала увидеть церемонию и рвалась поехать вместе с Яниной, но прямо перед отъездом ухитрилась сломать руку. Бедняга, как она огорчилась; Янина с дорогой душой отпустила бы тетку в столицу вместо себя. Тетка еще далеко не стара, если ее нарумянить да приодеть — сошла бы за девушку в общей толпе.

Танцовщицы разбежались, будто флаги сдуло ветром. Бросили жребий. Бородач, король поэтов, изображал благожелательную скуку, но уголок его рта подрагивал. Янине с ее места — первый ярус, третий ряд — все было отлично видно.

А молодой сперва побледнел, а потом налился светом, будто фонарь в оранжевом стеклянном колпаке, и уверенно выступил вперед. Ему выпало читать первым.

Он начал. Площадь была великолепно устроена для выступлений — слова, сказанные на сцене, разносились эхом по всем ярусам. Янина не разобрала, сколько в импровизации строф и все ли строчки начинаются с «Н», но вдруг ясно увидела мысленным взглядом оловянную лошадку, давящую блеклым копытом хризантему с округлившимися на листьях капельками росы.

— Недурно, — сказала дуэнья. — Образно.

Янина захлопала, и многие на этот раз поддержали молодого. Но вот вышел бородач, прокашлялся в кулак, и резонаторы усилили его кашель до громового звука. Он пошел простым путем: каждая строка опровергала предыдущую и начиналась с «Но». Это было жульничество, Янина даже встала, уверенная, что судьи предпочтут молодого…

Судьи, посовещавшись всего несколько секунд, отдали победу бородачу — сороковую или пятидесятую на его счету, никто уже не помнил. Толпа поклонниц разразилась восторженным визгом, а Янина вдруг поняла, что уже поздно, очень поздно, опекунша будет ждать, ведь она обещала тетке присматривать за Яниной в столице. Да и хозяйка гостиницы раз десять повторила сегодня, что ей поручено особо заботиться о «почетных гостьях короны». Говорят, хозяйки всех приличных гостиниц официально состоят на королевской службе и еженедельно отчитываются о поведении постояльцев. Впрочем, может быть, это и вранье…

Молодой поэт в одну секунду сделался будто слепком с собственного трупа — синеватым и бесстрастным. Он стоял в стороне, словно посторонний, словно никто уже и не помнил, как он пять раундов блестяще импровизировал, ни в чем не уступая первому поэту страны, а иногда и явно его превосходя. На сцену полетели розы — растрепанные и несуразные, как те девицы, что бросали их к ногам кудрявого бородача.

— Это несправедливо, — вслух сказала Янина. — Послушай, Илли…

Она запнулась, сознавая, что идея ее дерзостью и взбалмошностью заткнет за пояс целую армию безумных поклонниц. «С другой стороны, почему нет? Знатным дамам прилично приглашать в поместья поэтов и музыкантов, это называется «покровительство искусствам»… Что скажет тетка?!»