Владимир Орлов - Альтист Данилов

– А я ел чего-нибудь? Отчего у меня дым изо рта идет?

– Табачный?

– Нет, паровозный!

Коля дыхнул, и из его рта действительно повалил тяжелый антрацитовый дым.

– Не знаю, – сказал Данилов. – Теперь и паровозов-то нет… Вы, Коля, бесалол примите, у вас все и пройдет…

– Я уж это принимал, а то бесалол!

Глаза у Коли стали вдруг хитрые.

– Знаешь что, Володя, – сказал Коля, – дай мне два раза по четыре рубля, и я буду молчать.

– Денег, Коля, у меня нет. А о чем молчать-то?

– О приятеле твоем. Андрее Ивановиче из Иркутска.

– Да говори о нем сколько хочешь!

– Ну смотри, – сказал Коля со значением. – А он мне шапку из белок обещал прислать. Он пришлет?

– Раз обещал – жди. А я побегу!

С этими словами Данилов вытолкал Колю в коридор, запер дверь и направился к лифту. Тут Коля закашлялся – и лестничную клетку заволокло дымом.

Проезжая Сретенку в троллейбусе, Данилов заметил, что по тротуару со скоростью машины, но и не спеша, за ним идет румяный Ростовцев. Круглыми глазами из-под очков Ростовцев поглядывал на Данилова, будто исследователь-натуралист. На голове его был черный котелок, каких уж лет восемьдесят не видели на Сретенке, в руке Ростовцев держал дорогую трость с желтой костяной ручкой, увенчанной фигуркой двугорбого верблюда-бактриана, а на левом боку его, там, где военные люди должны были бы иметь кобуру с пистолетом Макарова, прямо поверх пальто висел на ремне метровый турецкий кальян. Ростовцев шел, шел, а увидев, что Данилов заметил его, приподнял котелок и поклонился Данилову.

Однако выражение лица у него при этом было самое злодейское.

Не успел Данилов в театре сдать пальто и шапку на вешалку, как его осторожно взял под руку скрипач Николай Борисович Земский. Данилов все еще думал о Ростовцеве – что он следил за ним? А Земский непривычно для себя тихо поманил Данилова в буфет. Данилов взял бутылку «Байкала», Земский – три жигулевского.

– Ну, как люмбаго, Николай Борисович? – спросил Данилов. – Вижу, выписали вас.

– Люмбаго вчера – как рукой! Видно, после парилки… А вот… Смута какая-то в организме…

– Что так?

– Сам не знаю…

Тут Николай Борисович в некоем беспокойстве посмотрел на Данилова. И надежда была в его взгляде, и была просьба, словно он облегчение душе желал теперь получить у Данилова.

– Я не безобразничал вчера? – сказал Данилов.

– А ничего вчера не случилось?

– Много пили, вот и все…

– А разве не закусывали?

– Закусывали, – сказал Данилов, – но мало.

– Странно все, – покачал головой Земский, – странно… Какие-то сны дурные… Какие-то видения… Словно я был в путешествиях…

Земский замолчал и поглядел на Данилова испуганно.

– И вот квитанция… Штраф… Будто я без билета в Минск ехал…

Данилов развел руками.

– А у тебя ничто не пропало? – спросил вдруг Земский.

– Откуда?

– Из кухни?

– Не обратил внимания…

– Это не твой?

Земский из-под фрака, будто из недр своей басовой груди, извлек длинный предмет, запеленатый в полотенце. Положил предмет на колени, так, чтобы в буфете его никто не видел, и распеленал его. Обнаружился нож, пригодный для разделки окорока. Данилов повертел нож и на деревянной ручке его разглядел маленькие чернильные слова: «Буфет станции Моршанск-2. Тоня Солонцова. Кто сопрет – зарежется!» Данилову стало жалко Земского, он сказал:

– Да, это мой нож. Мне его Муравлев как-то привез.

– Никогда клептоманом не был, – сказал Земский, – а прямо перед пенсией – нате вам!

– Хотите, я подарю вам его? – сказал Данилов.

– Нет, нет, что ты! – со страхом отодвинулся от ножа Земский.

Пиво он допил вяло, был в напряжении, все ждал, как бы Данилов не огорошил его нечаянным воспоминанием. Но и любопытство возникало иногда в его глазах.

– А твой приятель Андрей Иванович, – наконец начал Земский, – он…

Тут же он замолчал, испуганно осмотрел буфет. Никогда не видел Данилов громогласного бузотера Земского таким сконфуженным и неслышным.

– Пора нам с вами в яму идти, – сказал Данилов.

– Ты, Володя, обещал зайти ко мне домой. Сочинения мои послушать. Поговорить о музыке. Ты бы зашел…

– Непременно. Как-нибудь…

– Да что же – как-нибудь! Вот хоть бы и завтра с утра. Я бы и о Мише Кореневе рассказал.

– Я вам позвоню, – сказал Данилов.

«Теперь еще Кудасов явится за объяснениями, – подумал Данилов. – Ну, Кармадон… Хорошо, хоть Кудасова днем в театр без пропуска не пустят. А оперы и балеты он не посещает…» Вовсе ни к чему были Данилову мысли о терзаниях Кудасова, Земского и водопроводчика Коли. Да и какая радость нож этот моршанский в полотенце таскать с собой! Данилову хотелось думать о Наташе и музыке композитора Переслегина. Слова Переслегина об альте казались ему справедливыми, хотя и не во всем, а что касается исполнения его симфонии на публике, то теперь Данилов оробел. Раньше об этом исполнении у Данилова были лишь грезы, и в тех грезах Данилов вел себя решительно, как Суворов в Альпах. Сейчас же открылась реальность с оркестром и дирижером, вот Данилов и заробел. «Да выйдет ли у меня? Да где уж мне…» И чем больше думал он о симфонии, тем крепче и крепче забирали его сомнения. Данилов совсем расстроился. Он боялся, что и сегодня сыграет скверно, – давали «Коппелию», – дирижер почувствует это – и опять поездка в Италию на гастроли окажется для Данилова фантазией. «В Италию! – подумал он. – А доживешь ли ты до Италии?»

Но пришла пора спектакля, и опасения Данилова рассеялись. Играл он хорошо, с жадностью. Да и как не быть жадности после утренних приключений! К тому же и при мыслях, что больше никакого спектакля у него может и не быть! Душевно Данилов играл. Большим артистом сидел он в яме.

Успокоился и застыл над оркестром занавес после первого акта. Данилов вспомнил слова Переслегина об импровизации, и у него были мысли об этом. Но поднял голову и увидел над барьером оркестровой ямы Кудасова. «А пошел бы он подальше! – с досадой подумал Данилов. – Пусть к Земскому пристает за разъяснениями! И ведь на билет потратился. Да и билет-то с рук, наверное, брал…» Данилов отвернулся с надеждой, что сейчас в голове его снова возникнут мысли о музыке. Однако мысли не явились. Видно, Кудасов спугнул их. А часто ли Данилову выпадали минуты именно для мыслей? И во втором и третьем антрактах Кудасов подходил к барьеру, смотрел на Данилова, лишь усы его шевелились в волнении. Однако Данилов был суров.

После спектакля он вышел из театра и возле служебного подъезда наткнулся на Кудасова. Данилов строго взглянул на Кудасова, сказал:

– Ничего не помню, был нетрезв. В доме моем ничто не пропало. Вы не бузили, законов не нарушали. Да, чуть не забыл. Земский просил передать вам нож. Вот он.