Маргит Сандему - Дочь палача

— Плетеная, — заметил он.

— Из нескольких веревок, — угрюмо вставил судья. — Здесь девять тонких веревок! Уже за одно это следует привлечь кого-то к суду.

Все подавленно молчали.

— Не болтайте об этом, — предостерегающе произнес Аре. — Если об этом узнают, вся деревня будет в истерике. Хватит с нас здесь процессов над ведьмами! Уж лучше говорите им про вашего оборотня!

— Но это неопровержимая улика! — запротестовал судья. — Ведь в прошлом году мы схватили в соседней деревней одну ведьму! Мы напали на след ведьмовства!

— Хорошо, завтра утром мы расследуем все это. А пока следует держать язык за зубами, чтобы не будоражить людей. Выставим на ночь охрану, остальные же пусть отправляются по домам!

Судья сжал зубы, но согласился.

Была уже ночь, когда толпа спустилась в деревню. Йеспера не было среди собравшихся: его ферма находилась в такой лесной глуши, что он не мог видеть происходящего. Но всем было известно, что он закоренелый бабник.

Ночной человек тоже не показывался.

Люди разошлись по домам, чтобы наутро снова собраться. Но далеко не все легли спать. Темные тени сновали в ночи, никто не хотел думать о ведьмовской веревке, в голове у всех было совсем другое, все гадали об одном и том же, мысленно представляя себе свою жертву — Ночного человека. Теперь у них действительно был повод, чтобы расквитаться с ненавистным живодером. Кому, как не ему, становиться оборотнем?

Не стоило праздновать свое двадцатисемилетие. Лучше всего было забыть о своем возрасте.

Ее пальцы перебирали лепестки цветков, взгляд был мечтательным.

Годы пролетели незаметно, растаяли без следа. Когда-то она предавалась мечтам, тосковала, плакала одинокими ночами.

Теперь она больше не плакала. Мечты были забыты.

Вновь и вновь вспоминала она предсмертные слова матери: «Оставайся с отцом, Хильда! У него никого нет кроме тебя. Будь ему хорошей дочерью!»

Хильда обещала ей сделать это и действительно так и сделала. Временами ей было трудно, потому что отец всегда бывал чем-то недоволен. Он никогда не замечал, как красиво она прибирает дом, не обращал внимания на ее каждодневный труд. А когда кончалось вино или водка, он осыпал ее бранными словами, упрекая в том, что она ленивая и нерасторопная дочь.

А его бесконечное нытье по поводу всякого рода упреков и оскорблений — изо дня в день! Что сказал тот или этот, как на него кто-то посмотрел… — все это он перемалывал снова и снова. Он ворошил старые обиды, грыз и обсасывал их, как старую, высохшую кость. Изо дня в день одно и то же, лишь с новыми подробностями. И Хильда должна была выслушивать все это. Стоило ей вставить слово, как он приходил в ярость и дулся потом несколько дней, находя тысячу причин для придирок.

Хильда стояла, погруженная в свои мысли. Обещание, данное матери, было для нее священным. Ей никогда не приходило в голову нарушить его. Но…

Ее мысли обратились к прожитым годам — серым, похожим один на другой. Она горько усмехнулась. Однажды отца навестил собрат по профессии из Кристиании. Он тоже был помощником палача. Уже в возрасте, грязный и отвратительный на вид… Разве не думала она о нем одно время одинокими вечерами? Ведь он был живым существом, мужчиной, единственным, кого она видела на протяжении многих лет…

Жили они очень бедно. У Хильды не было даже зеркала — не было даже оконной рамы, чтобы увидеть свое отражение. Все, чем она располагала, так это лужицей в лесу. Так что она даже не знала толком, как выглядит. В восемнадцатилетнем возрасте она пришла к выводу, что не слишком безобразна с виду… Теперь же эта лужица пересохла.

Но волосы у нее были прекрасные, это она, конечно, видела. Золотисто-каштановые, ни разу не стриженные, они доходили ей до колен, когда она распускала их. Они мелко вились на лбу и на висках, спадая волнами вниз.

Мысли ее струились неторопливым потоком… В другой раз — ах, это было так давно! — она стояла и смотрела, как молодежь танцует на лесной поляне, и на сердце у нее было так тяжело. На обратном пути ее нагнал какой-то парень. Он попросил ее присесть с ним на росистую траву, чтобы поболтать. Хильда не поверила своим ушам: кто-то хотел — или, по крайней мере, говорил, что хотел — поговорить с ней! Парень этот не был особенно привлекательным: конопатый, с отвратительной белесой бородкой. Но она сделала то, о чем он ее просил — села на траву поболтать с ним. Ей нечего было сказать ему, все слова ее давно иссякли. Но тут его рука обвилась вокруг ее талии, лицо его приблизилось к ее лицу. «Ты ничего не имеешь против — а? — прошептал он. — Ведь если ты закричишь, меня обнаружат и выставят на посмешище перед всей деревней!» Хильда закрыла глаза и вздохнула. «Все-таки я не так одинока!» — подумала она. И тут она вскочила и бросилась бежать со слезами унижения и безнадежности на глазах.

Она очнулась от своих воспоминаний. В прошлую ночь что-то происходило на просеке возле Липовой аллеи. Сбежалось столько людей! Похоже, они что-то там нашли. Они всю ночь жгли там костер.

Но ей не полагалось спускаться туда. Она стояла в отдалении.

Когда мать была жива, она общалась с людьми, разговаривала с ними. Теперь же она не может себе этого позволить. Теперь она потеряла дар речи. Она больше не разговаривала с отцом, не сомневаясь в своем предназначении жить ради него. Она с ним больше не спорила. Был он ворчлив или зол, — а это бывало чаще всего, — она молчала.

Хильда понимала, что тупеет, теряет себя, но что она могла поделать? Лишь кот и другие животные слышали ее голос — они слышали, сколько в нем любви, несмотря на ворчливость, продиктованную недостатком воспитания и нежеланием привязываться к кому-либо.

Андреас не знал, насколько серьезно был ранен помощник палача: в нем еще теплилась жизнь. Время от времени от повозки слышался жалобный стон. Въехав на небольшой двор, расположенный посреди лесной поляны, он удивился, увидев, как там все чисто и благоустроено. Бедность? Да, но все было в таком порядке! Нигде не валялось ни досок, ни палок, в крошечном палисаднике росли цветы, на дверном косяке сидел кот, придавая дому ухоженный вид.

Он постучал.

Никто не ответил. Внутри была мертвая тишина.

Немного подождав, Андреас крикнул:

— Я — Андреас Линд из рода Людей Льда, из Линде-аллее. Я привез Юля Ночного человека, он тяжело ранен.

И тут же послышались неуклюжие шаги по полу, дверь рывком открылась — и снова послышались неуклюжие шаги.

Он осторожно приподнял раненого, который при этом громко закричал, снял его с повозки, внес в маленькую, темную комнату и положил на кровать.

Он слышал, как кто-то испуганно дышал в темноте.

Андреас огляделся по сторонам. Вокруг была чистота и порядок. На деревянных гвоздях висела женская одежда — и тут он понял, что положил его на ее постель.