Маргит Сандему - Дочь палача

— Хильда дочь Юля, — сказал он. — Вы не против того, что я положил вашего отца в эту комнату?

Дверь медленно отворилась. Хильда стояла в проеме, прижав к лицу косынку, так что видны были только ее глаза.

Он никогда не видел вблизи дочери палача и растерялся. Она была выше, чем он думал, ростом с Маттиаса, как ему показалось. Ее лицо — та его часть, которая была видна, — и одежда были очень привлекательны. От нее пахло чистотой. А волосы! Они стояли пушистым облаком вокруг головы и были заплетены в косу, свисающую ниже спины. Он никогда не видел таких длинных и густых волос.

Удивление Андреаса росло. Она жила здесь и творила вокруг себя красоту — и никто этого не видел. Сюда не заглядывал никто уже целых пятнадцать лет, если не считать ее малоприятного отца, общество которого вряд ли могло доставить удовольствие.

«В этой женщине, несмотря на ее мрачность, таится удивительная сила!» — подумал он.

— Помоги мне перенести его, — сказал он как можно более дружелюбно, видя ее смущение и замешательство.

Без единого слова она взяла отца за ноги, и они вдвоем внесли его в маленькую комнату, в которой невозможно было повернуться.

Хильда украдкой посматривала на Андреаса.

Однажды она взобралась на вершину холма, это было много лет назад. Она стояла и смотрела вниз, перед ней расстилался вид до самого фьорда: равнины и холмы, покрытие голубоватой дымкой. И она почувствовала внутри сосущую пустоту, стремление к сему-то недостижимому. Теперь она испытывала то же самое. «Помоги мне перенести его!» — сказал он. Сказал ей! А нет ли в этих словах отвращения или презрения? «Помоги мне перенести его».

Он заговорил с ней!

Андреас был первым привлекательным мужчиной, которого она увидела. Воспитанный, с мягким голосом и приятными манерами. При ее неразвитом вкусе он казался ей каким-то чудом. Впрочем, Андреас Линд из рода Людей Льда был недурен собой, хотя во внешности его не было ничего особенного. Он был крепок, как отец и дед, высок, широк в плечах, с мужественным, добродушным лицом. Волосы и брови у него были темные, улыбка открытая и располагающая.

Хильда хорошо понимала, кто она такая.

Он что-то сказал ей о неровно лежащем одеяле, и она торопливо нагнулась к раненому.

И тут вошел Маттиас.

Хильда остолбенела, в панике глядя на них обоих. Косынка снова закрыла ее лицо.

— Это доктор, — пояснил Андреас. — Маттиас Мейден. Я послал за ним, он мой родственник.

В полном замешательстве она опустила голову. Лицо ее, спрятанное от посторонних глаз, было красиво. Не слишком юное, но с правильными, почти классическими чертами. Она была совершенно непохожа на отца.

Маттиас поздоровался с ней так любезно, что она, не раздумывая, сделала реверанс, а затем склонился над Юлем Ночным человеком. Хильда тем временем принесла миску с теплой водой и принялась протирать лицо отца чистым лоскутком.

Время от времени она бросала на обоих испуганные взгляды, словно ожидая, что вот-вот на нее прольется холодный душ бранных слов.

Маттиас дружелюбно улыбался ей — и ни у кого не было такой успокаивающей улыбки, как у него. Оба они видели, как постепенно расслабляются ее плечи, как исчезают настороженность и напряженность.

Палач пришел в сознание и со стоном, перекосив рот и сквозь зубы, произнес:

— Перестань царапать мне лицо, чертова девка!

И снова потерял сознание.

Она прикусила губу, глядя на страшное, искаженное болью лицо отца.

— Он выживет, — сказал Маттиас. Хильда вопросительно взглянула на него.

— Вряд ли он виновен, — сказал Андреас, глядя на раненого. — Могу представить себе, что он вытерпел! Все сваливают вину за трупы на него.

Она посмотрела в окно, откуда был виден распаханный участок.

— Да, это там, — сказал Маттиас. — Ты знаешь об этом?

Она покачала головой.

— Разве твои друзья не рассказывали тебе? Четыре мертвых женщины.

— Друзья? — произнесла она без всякого выражения.

Андреас и Маттиас переглянулись. У дочери палача не было друзей.

— Четыре женщины? — удивленно спросила она, уже заметно успокоившись, видя, что ее не оскорбляют. Но она, судя по напряженному взгляду, по-прежнему была настороже, словно улитка, готовая при первой же опасности спрятаться в свою раковину.

Она чувствовала, что голос ее словно заржавел, непривычный к разговору, и нервничала.

— Да, четыре женщины, — повторил Андреас. — Они убиты. Ты ничего не знаешь об этом? Ты ничего не слышала, ничего не видела весной или прошлой осенью?

Она задумалась, и, ожидая ответа, они смогли получше рассмотреть ее. У нее были красивые, немного печальные, мечтательные глаза. Это произвело на них неожиданно сильное впечатление. Весь ее облик был таким привлекательным: аккуратная, красивая, статная.

— Не-е-ет, — неуверенно произнесла она.

— Если ты что-нибудь узнаешь, сообщи нам, — сказал Маттиас.

Она кивнула, снова вспомнив о своем собственном положении, и покраснела. И опять стала молчаливой, словно извиняясь за то, что осмелилась с ними заговорить.

Маттиас сделал для Юля Ночного человека все, что было в его силах.

— Лучше всего будет, если мы скажем, что твой отец при смерти, — сказал Маттиас. — Люди сейчас возбуждены, им нужен козел отпущения. Но эта весть отрезвит их. Те, кто напал на него, будут испытывать угрызения совести. Но на всякий случай держи дверь на запоре в ближайшие дни! И… — он замялся, — тебе не следует выходить из дома в темноте!

Увидев, что они собираются уходить, она испуганно взглянула на них и тихо, почти шепотом, произнесла:

— Вы не должны гнушаться угощеньем… у меня есть печенье и медовый квас. Я сейчас…

Они заметили, что говорит она складно. А она уже сновала, как челнок, между кухней и кладовкой.

Они переглянулись. Оба были достаточно понятливы, чтобы принять угощение, хотя им нужно было торопиться.

А Хильда так суетилась, так старалась! Но в глазах ее застыла настороженность и нерешительность. Она достала чашку, принесла деревянное блюдо, полное искусно сделанных печений.

«Боже мой! — подумал Маттиас. — Это предназначалось для Рождества! Как сделано! И никто не съел их! Никто этого даже не видел!»

Она пригласила их сесть на пеньки, служившие в доме стульями. Сама же она стала сзади, озабоченно соображая, все ли принесла. Она не могла спокойно устоять на месте: то и дело уходила и ставила что-то на стол, поближе пододвигала блюдо, принесла вазу с цветами…

Печенья были твердыми, как камень. Но они тактично опускали их в медовый квас и расхваливали. Хильда отворачивала лицо, но они видели ее сияющие радостью глаза. Впихнув в себя пару твердокаменных печений, они поблагодарили ее.

— Мы придем завтра утром, — пообещал Маттиас. — Посмотрим, как чувствует себя твой отец.